Анна Никольская «Про Костю Косточкина». Повесть. Часть 2
Квартира № 26
Соседей справа, Кирпичевых, я знал хорошо. Приличная семья: папа – слесарь, мама – повар в заводской столовой, дочка – хорошистка, ходит в кружок “Умелые руки” во Дворец котельщиков. На 23 февраля она подарила мне желудевый танк – cделала своими руками.
Я позвонил в дверь.
Папа Кирпичев, одетый в желтую пижаму, открыл сразу, как будто меня здесь ждали.
— Проходи, проходи, Костик. Голодный? Сейчас будем ужинать! – он схватил меня за руку и потащил на кухню прямо в ботинках.
За столом, накрытом клетчатой клеенкой, сидели двое – мать и дочь Кирпичевы в пижамах. Дочь сидела ко мне спиной – ее я узнал по банту. Он колыхался над стулом.
— Здравствуй, Костик, — поздоровалась мама Кирпичева. – Сейчас мы будем ужинать сосисками отварными с пюре картофельным, — сказала она как-то трагически. – На второе – компот из сухофруктов.
Я не возражал, поскольку дома из-за истории с Фомой Фомичом поесть не успел. Я сел за стол напротив дочери Кирпичевой и вежливо улыбнулся, не глядя ей в глаза.
Мы стали ужинать. Кирпичевы молчали, я тоже ничего не говорил. Про Фому Фомича я решил спросить после компота. Может быть, я ошибался, но, чем дольше я находился за столом вместе с Кирпичевыми, тем сильнее мне казалось, что с ними что-то не то. От сосисок опять попахивало какими-то зайчиками.
— Как дела в школе? – наконец прервал наше молчание папа Кирпичев.
— Хорошо, — ответил я.
— Ты ешь, ешь, не стесняйся, — сказал папа Кирпичев.
— Я ем.
— Сосиски-то, небось, любишь, постреленок? – спросил он и подмигнул мне обоими глазами. – Мамка из столовки таранит – первый сорт!
— Эдуард! – вскрикнула Кирпичева-старшая, делая страшные глаза.
— Папа! – вскрикнула Кирпичева-младшая, делая…
Тут я заметил, что глаз у дочери Кирпичевой нету.
Еще у нее не было носа, лба, щек и рук. Были под столом ноги или их не было – я не знаю.
Вместо Кирпичевой-младшей на стуле сидела пижама, а над ней – бант. В рукаве пижама держала вилку с нанизанной на нее сосиской.
— Чо уставился? – спросила меня пижама голосом дочери Кирпичевой. – Глаза сломаешь!
— Дочка, будь вежливой с гостем, — папа Кирпичев укоризненно покачал головой. – Предложи ему горчицы на кончике ножа.
Пижама дернула бантом, схватила нож, зачерпнула из баночки горчицы и сунула мне под нос.
— Горчица зернистая “Ташлинская”, — сказала мама Кирпичева гробовым тоном.
— Спасибо, я уже сыт, — поблагодарил я пижаму.
— Ишь, нос воротит! – обиделась та. – А вот у некоторых носов нету! А вот некоторые едят горчицу банками и не морщатся! А вот от некоторых…
— Хахаха! – ненатурально засмеялся папа Кирпичев. – Хахаха!
— Простите, — сказал я, откашливаясь. – А где ваша дочь?
— Кто? — спросил папа Кирпичев. – В смысле?
— Ну… — я замялся. — Где Кирпичева-младшая?
— Ааа! – чему-то обрадовался папа Кирпичев и тут же добавил коротко: — Ее съели.
— Съели?! – я был сражен. – Но кто?!!
— Бабай, — папа Кирпичев вздохнул.
Я не поверил ему.
— Месяц назад, — начала мама Кирпичева похоронным голосом, — наша дочь пришла ко мне и все рассказала. На тот момент Бабай жил у нее в шкафу уже восьмую неделю. Он пугал нашу дочь по ночам, эксплуатировал ее днем, требуя хлеба и зрелищ. Я выслушала нашу дочь, но не поверила ей. Я была черствая и сказала одно: “Не выдумывай!”. После этого Бабай ожесточился, а следом – и наша дочь. Наша дочь перестала чистить зубы два раза в день, забросила школу, замкнулась в себе. Ее уже не радовали друзья, домочадцы и поделки из желудей. А мы с отцом оставались глухи и слепы к бедам несчастного создания – нашей дочери. И вот он результат – наша дочь съедена Бабаем.
Я молча переваривал услышанное. В то время как я ел, спал и посещал уроки, за стеной, в квартире номер двадцать шесть, разыгрывалась трагедия.
Я испытывал сейчас что-то неописуемое.
— Увы, мы были слишком заняты собой и карьерой, — папа Кирпичев смотрел прямо перед собой и не мигал.
— Мы были эгоистичны! Мы – дурные, дурные родители! – мама Кирпичева начала заламывать руки.
— А ведь я вам говорила: съест меня Бабай, съест, клянусь своей селезенкой! — кисленько сказала пижама. — Фомы вы неверующие!
И тут я вспомнил, зачем сюда пришел. Мне было неловко прерывать семейную драму, но делать было нечего.
— А вы не видели, случайно, Фому Фомича? Хомячка двухлетнего?
— А? – очнулся папа Кирпичев. – Хомячка? Не-а.
— Такого рыженького с прокушенным ухом? – спросила пижама.
Я кивнул.
— Не видели.
— Дочь наша, чисти зубы, и спать! – строго, но справедливо сказала мама Кирпичева. – В шкафу и под кроватью я сейчас проверю. Доброй ночи, Костя, — сказала мама Кирпичева, вставая из-за стола, надевая противогаз и резиновые перчатки.
Я пожелал Кирпичевым спокойной ночи и вышел в подъезд, прикрыв за собою дверь.
Но не успел я сделать и пары шагов, как из двадцать шестой квартиры послышался голос мамы Кирпичевой:
— Ты опять тут?! А ну, отец, ату его! Гони Бармалея к уборной!
Последовали какая-то возня, ругань, звон посуды и…
Вдруг все стихло.
Предчувствуя беду где-то в районе коленок, я скрипнул дверью и заглянул в квартиру.
В коридоре, тускло освещенном бра в виде зайчика, стояли, крепко обнявшись рукавами, три пижамы Кирпичевы.
Продолжение следует…
© Анна Никольская, 2012