Анна Никольская-Эксели «Про Бабаку Косточкину». Глава 5

В четверг 25 сентября мы вышли, как обычно, из дому. Я – в школу, папа — в диспансер, мама – на репетицию. Ничто не предвещало беды – никаких тебе кошек на душе, никаких знамений судьбы и роковых тебе предчувствий. О том, что произошло в покинутом нами доме, мы узнали из пятничных передовиц и сводок криминальных новостей. Бабака же созналась в содеянном лишь задним числом — под давлением оперативника.
Вот ее нехитрый рассказ.

В четверг 25 сентября вы вышли, как обычно, из дому. Костя – в школу, папа в диспансер, мама – на репетицию. А я осталась хлопотать по хозяйству. Пропылесосила дорожки, полила фикус, полущила горох, заштопала Костины носки, начистила папины ботинки гуталином, испекла шарлотку, засушила гербарий из осенней листвы, потравила мышей, отремонтировала сливной бачок – он по ночам шумит, как Ниагара…
— Подожди, каких еще мышей, не пойму? – это мама у Бабаки спрашивает. – В нашем доме по улице Ленина, в нашем доме высокой санитарной культуры, в нашем доме мышей отродясь не бывало!
— В нашем доме, Екатерина Алексеевна, чтоб вы знали, не только мыши, — блохи даже водятся. Я вынуждена ежедневно душ с дегтем принимать.
Мама краснеет.
— Только я бачок, — Бабака говорит, — отремонтировала, слышу – в прихожей дверь хлопнула. Костя, думаю, сегодня рано из школы вернулся. Наверное, думаю, Цецилия Артуровна опять его с пятого урока поперла. За поведение. Надо бы парня развеселить, думаю, а сама комбинезон его прошлогодний из стиральной машинки достаю. Костя-то из него вырос, а мне – в самую пору. А на голову папин противогаз натягиваю времен первой мировой войны.
— Противогаз? – удивляется оперативник.
— У Степана Валерьяновича хобби. Он противогазы коллекционирует страстно, – Бабака поясняет. – Он вообще у нас натура увлекающаяся.
— Всю тумбочку прикроватную старой резиной забил, — жалуется мама. – Все шкафчики!
— Выхожу я, значит, на задних лапах в противогазе в прихожую. Грудь сперло, стекла запотели — перед глазами туман стелется. Противогаз намедни дядя Сева надевал –парами спирта надышал.
— Здравствуйте, — говорю, — я ваша тетя. А Костя мне вдруг басом:
— Мальчик, ты в доме один? Из взрослых есть кто?
— Пригляделась я в потемках, — у нас в прихожей лампочка перегорела, – вижу: не Костя это вовсе, а средних лет мужчина в полупальто и калошах. В левой руке у него чемоданчик дерматиновый, в правой — фомка.
— Вы дядя Азамат? Из ЖЭКа? – спрашиваю, а сама украдкой хвост между лапами прячу. А он мне:
— Я, мальчик, трудовой человек. Мне с тобой разговоры, мальчик, разговаривать некогда. Где у вас тут, мальчик, ценности и деньги лежат?
— Уборная, — говорю, — по коридору направо. Но бачок у нас исправно действует. Не жалуемся.
— В бачке, — мужчина говорит, — уж со времен НЭПа никто валюту не держит. Сейчас граждане с выдумкой живут. В кадки с фикусом золотишко закапывают, в ортопедические матрасы фунты-стерлинги зашивают. А один мой клиент стодолларовыми купюрами всю детскую облепил, я полдня угробил – каждую вручную отслюнявливал.
— У нас в детской — английская полоска, а в спальне – пятно рыжее под Эрнестом нашим Хемингуэем.
— Пятно – это интересно, — мужчина говорит и в спальню прям в калошах проходит. – Под всяческого рода портретами и пейзажами интеллигенты обычно сейфы прячут, — хвать руками своими натруженными, и писателя со стенки тащит.
«Непосредственный народ — эти сантехники, — думаю. – Как у себя дома орудуют».
— Ну вот, я как в воду глядел! – радуется мужчина. — Ты, мальчик, вечером папе скажи, чтобы он сейф в следующий раз получше маскировал. Ну, или хотя бы ключ не оставлял на гвоздике рядом. А то мне, как профессионалу, в таких условиях не комильфо, без огонька работается. В любой профессии творческий момент присутствовать должен. Вызов, поиск, мысли полет, ты меня понимаешь?
— А вы точно из ЖЭКа? – спрашиваю. А сама сквозь стекла противогаза любуюсь, с каким огоньком он в чемодан наш золотой портсигар укладывает. Потом папину заначку на черный день — туда же и мамины фальшивые бриллианты – подарок театрала из Абхазии.
— Конечно из ЖЭКа! Откуда же еще? – удивляется мужчина, походу сворачивая в детскую.
«На дядю Азамата из солнечного Татарстана он не сильно похож, — думаю. — У того глаза узкие, а скулы – наоборот. А у этого – чуб кудрявый, как у Есенина. И зачем это он в Костиных вещах роется?»
— В детские носки обычно самое ценное кладут, – мужчина со знанием дела говорит и по верхним полкам шифоньера шурует. — Одна женщина из сороковой квартиры в носках золотые коронки прятала. А один мужчина – слитки платиновые.
— А мы в них ничего не прячем, мы их штопаем, — говорю я, и мне несладко. Спина ноет, комбинезон впритык, а противогаз на нос давит. Вы – не дядя Азамат, — говорю.
— А кто же? – ухмыляется мужчина в усы. У него под носом лохматые усы торчат – как у персидской кошки.
— Вы хуже. Вы – незваный гость!
— А ты смекалистый постреленок, — мужчина оглядывает меня с головы до пят, но хвоста не замечает. Он кладет в чемодан Костину бобриковую шапку. — Я тебя за это не больно убью. Чикну ножичком – и готово.
— Зачем, — спрашиваю, ножичком? – и опускаюсь на все четыре лапы от удивления. А шерсть наоборот – от изумления дыбом под комбинезоном поднимается.
— У меня железное правило заведено – свидетелей убирать подчистую, — мужчина перемещается в гостиную. Я – за ним.
Его цепкий профессиональный взгляд падает на трюмо, а потом на сервант.
– В сервантах жильцы дома обыкновенно облигации хранят или чеки на предъявителя. А у вас тут пыль одна – недомовитые вы какие-то, — расстраивается мужчина, а сам исподтишка ножик перочинный из кармана вынимает. И бочком на меня, бочком.
— А вы под палас загляните, — говорю. – Наш папа недавно «Жигули» десятой модели в телевикторине выиграл. Он туда лотерейный билет до поры до времени спрятал.
— Правильно, мальчик, — заметно радуется мужчина. — Зачем твоему папе «Жигули»? Мне они, может, гораздо нужнее. Я на них, может, частным извозом займусь. Они мне, может, счастливый шанс в жизни, — и на радостях стремглав под палас лезет.
— Счастливый, счастливый, — говорю, а сама ловко так палас в ролл унаги-маки сворачиваю. Я когда в японской контрразведке работала, научилась. У мужчины из паласа только ноги и голова торчат – вылитый угорь копченый. Он шевелится и кричит:
— Не балуй, мальчик! Отпусти меня сейчас же!
— Не мальчик я тебе, дядя, — говорю и противогаз с морды стягиваю. – Косточкина я Бабака. Ну да это ничего, ты ведь тоже не дядя Азамат.
Вздохнула я полной грудью, комбинезон сняла, гляжу – а мужчина мой в обмороке. Нервы у трудового человека не выдержали.
— Ну, а потом что было? – оперативник нетерпеливо спрашивает. Глаза у него сверкают — юный весь, горячий, оперативный такой.
— А потом, он когда в себя пришел, я с ним работу провела разъяснительную. — Воровать, — говорю, — Иван Иванович, плохо. В Королевстве Саудовская Аравия ворам и тунеядцам головы мечом рубят.
— Стоп, стоп, стоп! — горячится оперативник — он весь так и рвется в бой. – Почему Иван Иванович? Вы его паспорт видели?
— Зачем паспорт? – пожимает Бабака плечами. – Он сам мне на кухне за чаем представился: Иван Иванович Иванов, 1980 года рождения.
— Вы еще и чай вместе пили? – ужасается мама.
Бабака снисходительно улыбается:
— Екатерина Алексеевна, поймите меня, как женщина женщину. Я ж когда у него награбленное конфисковывала, он мне лапы целовал, «Венцом творения» называл и «Двигателем прогресса»! Положительный оказался человек. Во всех отношениях. Гербарии собирает, как мы с Костиком…
— Все ясно, — говорит оперативник. – Вы, Бабака, простите, хоть и говорящая собака, но далеко недальновидная. Вас этот грабитель и вор вокруг пальца обвел, а вы и уши развесили. Иван Иванович он, как же! Черта с два! Будем составлять фоторобот.
Мама и я — мы горестно глядим на Бабаку. Она конечно на общем барнаульском фоне собака умная, но факт остается фактом: грабителя Бабака профукала. Хорошо хоть ценности догадалась изъять. Простодушный все-таки народ – эти собаки.
В прихожей раздается звонок, и мама идет открывать.
— Здравствуйте, а Бабака дома? – слышу я незнакомый мужской голос.
— Она сейчас занята, — строго отвечает мама. — А вы, собственно, кто? Родственник?
— Знакомый. Да вы не волнуйтесь – вот мой паспорт…
На некоторое время в прихожей воцаряется гробовое молчание. Рука оперативника тянется к кобуре.
— Передайте ей вот это, — снова слышится мужской голос. — Всего хорошего.
Мне не терпится, и я кричу из кухни:
— Кто приходил?!
На пороге появляется мама с охапкой красных, желтых, оранжевых и бордовых листьев:
— Это тебе… Бабака… От Ивана Ивановича…
— Стой, стрелять буду! – оперативник срывается со стула.
— А я вам что говорила? – вспыхивает Бабака и поспешает за вазой в гостиную.

© Анна Никольская-Эксели, 2010