Суворов С.А. “Легенды Предгорий Алтая” — “Василий и Мария”

…В семье старосты села Усть-Козлуха, что стоит в Предгорье и зовется по-здешнему коротко — Козлуха, жила себе девица по имени Мария — домоседка и большая хозяйственница.

В селе же Маралиха жил себе парень по имени Василий — на все руки мастер.

И хотя Козлуха и Маралиха соседние села и расположены на небольшом отдалении, Василий и Мария знакомства не водили, и даже знать о существовании друг друга не знали.

А все из того, что вышел прежде у козлушинских с маралихинскими конфуз.

***

При Екатерине II — Великой прозванной, казна дорогой металл на Алтае открыла и добычей занялась. Золотишко то же, но в основном серебро.

Ну, а где золотишко заводится, там и смертоубийство расцветает. Лютое. Беспощадное.

Людишек всевозможных нечистых появляется не счесть (как из под земли выходят).

Опять же мошенничество, черная добыча, мздоимство и махинации завязываются, а погодя и полиция с жандармерией начинают чесать.

Розыски, дознания, суды, каторга — работают власти.

Казенное-то добро испокон веку известно — страхом огорожено.

Это-то еще что.

С человеком видели, что приключается, если он на дорогой металл напал?

Нет?

О-о-о, то и описать нелегко. Был человек, как человек, а стал чёрти кто. Будто больной какой-то. Глаза хитрющие, горят, бегают из стороны в строну. Походка скользящая — лисья, а часом и вовсе крадущаяся, как у собаки бездомной. Озирается всю дорогу, будто кто следит за ним.

В народе состояние такое и человека и жизни специально прозвали — злата-лихоманка (золотая лихорадка). Иными словами — беспокойное житие.

***

Предгорье от напасти Бог миловал — золотая лихорадка стороной эти земли обошла.

Не было там дорогого металла. Ни в каком виде не было. Западнее под Змеиногорском — хоть пруд пруди, а тут нет. Ни крупиночки песку, ни самородочка хоть какого бы завалящего, ни единой жилки самой тоненькой ни одна экспедиция ученая не отрыла, ни один частный поисковик не откопал. Нет металла и баста!

У народа же здешнего из того не знамо с чего обида в душе проросла.

— А мы чем хуже? Как же Господь Бог, забыл у нас металл дорогой рассыпать?! — рядить-судить принялись.

Из-за обиды той (внутренней) каждый тайно надежду питал, что все-таки где-то металл-то есть. Искали плохо. Оттого почти у всех содержался в доме струмент старательский — лопатка, кайло и лоток.

С наступлением лета, нет, нет, да и складывались самостийные экспедиции на пороги верховий рек Предгорья. По Белой ходили, по Козлухе, по Чарышу тому же. Ручьи и протоки безымянные без внимания не оставляли. Но возвращались, однако, ни с чем.

***

Одним злосчастным летом объявился в Маралихе незнамо откуда путник. Роста высокого, выше любого крестьянина на голову. Борода до пояса, одежа простая, но не деревенская — из кожи черной. Речью нетороплив, рассудителен, ну точно как поп, только вот креста на нем никто не приметил. Находился при нем ко всему остальному струмент старательский, да не обычный, а как при анженерах горных — с химикалиями всякими. Для рекомендации назвал он имя уважаемого человека из Козлухи.

Народу пилигрим по нраву пришелся — сразу всем сказал прямо:

— Прибыл я добрые люди за дорогим металлом. Вам помогу и себе заработаю. Сам я горный инженер, а величают меня Савелием из Нижнего.

Настоятель же храма батюшка Александр (служил в Маралихе до отца Михаила) его враз невзлюбил и народ упреждал с Савелием тем якшаться:

— Беззаконие, — говорил, — Савелий сей творит. Все золото в земле и найденное и сокрытое — казенное. Не зачем с ним путаться. Золото наше — крестьянское, на полях растет. От добра — добра не ищут!

Постоем Савелий из Нижнего встал у пожилого ветерана на окраине села и платил старику исправно большую деньгу. Водки не пил.

По прошествии недели повадился странник походы свершать. В разные стороны он отправлялся, да что-то все больше к Козлухе норовил.

Через месяц нежданно-негаданно старатель с постоя снялся и переехал туда насовсем.

В Маралихе всполошились. Предположение зародилось, что на золото Савелий напал. Все дела крестьянские забросили и отрядили группу — держать старателя под тайным наблюдением.

Первая неделя, вторая прошла — никаких новостей.

На третьей неделе прискакала группа в мыльной горячке. Собрали тогда всех, кто в Маралихе золотишком и промыслом Савелия интересовался, доложили:

— Нынче утром, забрел Савелий на дикий берег реки Козлухи. Стал лунки рыть и породу промывать. Глядим, римской цифрой V перевернутой землю ковыряет. Да как-то весело копает-то, с запалом, будто в азарт перед находкой вошел. Так и сошлось. Вскоре запрыгал он как медведь, после воды отряхивается, и в пляс пустился. Пригляделись мы, а в лотке у него блеск золотой. Тут он не выдержал, и давай напевать: «Жила, жила! Жила, жила! Золотая жила! Ай да я!» Со следующего промыва уже пол лотка золотого песку нагреб! Еще раз прошел — полный лоток! Больше мы уж не доглядывали, поскакали с докладом.

Заинтересованные лица обрадовались, стали совет держать — как поступить. И так и эдак прикидывали, но решение приняли участок у Савелия перекупить.

— Ну и что, что незаконно. Кто сознает? Промеж нас фискалов казенных нет, — сами себя убеждали.

Отправили группу, что слежку вела обратно (к Савелию), но на этот раз для предложения пожаловать на переговоры.

Савелий ехать не хотел, к чему не понимал, затем все же заинтересовался и согласие дал.

Явился.

На переговорах изначально все отрицал:

— Что вы, ребята. Какое золото? Вы же сами все в округе ископали. Нет его.

На этих словах приперли его к стенке.

Сказали, что всё усмотрели — и песок золотой, и то, как он жилу прокапывал, в придачу к словам и три свидетеля имеются, шесть глаз.

На том анженер запираться прекратил и спросил:

— Чего желаете?

— Хотим, — ответили заинтересованные лица, — участок у вас перекупить.

Посидел Савелий из Нижнего, помолчал, подумал и запросил сумму большую:

— Я, — говорит, — участок еще толком не обследовал. Вчера вот с двух аршин квадратных пуд намыл, а там глядишь, и самородки пойдут, а мне при таком фарте к чему его освобождать?

Согласились с ним. Взяли три дня отсрочки с тем, чтобы деньги собрать и разошлись.

На четвертый день приехал Савелий, денежки забрал и убыл. Еще пожелал напоследок:

— Теперь участок ваш. Удачи! Копать вам, не перекопать!

Маралихинские же быстренько собрались и что есть прыти к выкупленному пустынному месту на реке Козлухе поскакали.

За золотом! За золотом!! За зо-ло-том!!!

Приезжают…

А там сидят козлушинские на телегах горем убитые, горючей слезой умытые. Савелий-то из Нижнего им тоже участок с золотоносной жилой уступил. Последние деньги отдали. Приехали, копнули. Да так копнули, что кучи породы до небес достают — глина одна и стружка чугунная блестючая, под золото крашенная. Хоть бы пылинка золотая завалялась где. Ни-че-го-ше-нь-ки. Пусто. Последние деньги отдали.

Тут-то мошенничество и вскрылось.

Козлушинские кричать принялись:

— Он от вас заявился.

А маралихинские в ответ:

— Это вы его приютили и рекомендацию дали.

Осерчали все, и контачить в дальнейшем прекратили.

— Отныне и до веку, — заявили каждый со своей стороны супротивной. — Знать вас боле не желаем!

***

Обман тот много шуму сотворил, даже генерал-губернатор расследование под личный контроль принял.

Мошенника полиция вскоре отловила, да он уже все денежки укрыл, прогулял и пропил. Крохи какие-то при нем выявились.

Дали ему пожизненную каторгу — судья пожалел, хоть и прировнял обманщика по тяжести деяния к фальшивомонетчику, а за последнее просто казнили тогда и все. Может, думал, судья, что повинится тать с годами и скажет, куда добро укрыл? Бог весть, чужая душа — потемки.

Ну, а людям из Маралихи и Усть-Козлухи ни сколь от того легче не стало. Суд над мошенником их не примирил. Годы проходили, а никто из них друг с другом не здоровался, и обида не прекращалась. Вследствие сего обмана и Василию с Марией знакомство не представилось.

***

К месту упомянуть, вот еще что надлежит.

Василий акромя того, что на все руки мастер был, еще и зверобоя представлял из себя отменного.

Довелось ему в оные годы охотничать лис.

Снег в ту зиму стоял не глубокий, вот он лыжи с собой и не прихватил.

Искал он черно-бурых. За них тогда почему-то большую цену отваливали. Слух прошел, что мамзели парижские их в том сезоне последним писком моды признали и ни в каких других мехах щеголять не хотели. С того и спрос и цена выросли.

День выдался удачный — четверых он добыл. Но за азартом охотничьим незаметно и закат его на природе застал.

Заспешил Василий. Курс взял на столбовую дорогу, что между Маралихой и Усть-Козлухой давным-давно проложена.

По намеченному маршруту вышел охотник на поле малознакомое со снегом глубоким. Ступил он на то поле.

— Господи ты, Боже мой! Весь день ходил: и лощины пересекал, и ручьи перепрыгивал, и рощи осматривал, и по скалам карабкался — много прошел, куда ни кинь — от силы по колено, а здесь по пояс и по грудь местами снега намело, — пронеслось у него в голове.

Втиснулся в снег. Помучился маленько, на метра три пробился, да и раздумал дальше. Тяжела больно топь снежная.

Хотел Василий назад заворачивать, обернулся и ахнул:

— Матушка моя Святая Богородица, как оказался? Что за сила невидимая перенесла? Охо-хо-хо! Страсти Господни! — посреди поля этого он стоит.

Темнеть начало.

Внезапно волк где-то поблизости завыл. Сначала один, потом два, а после и вся стая — голов пятнадцать.

Пробрал Василия страх. Засек он в метрах в трестах древо еловое, высокое, ветвистое и взялся к нему через снежную топь пробиваться.

Из всех сил бьется, прорывается через снег глубокий. Чует — настигают волки. Все ближе и ближе вой их леденящий. Но и дерево тоже приближается. Рванулся Василий, что есть сил, да не успел совсем немного к древу пробраться — нагнали серые.

Первым вожак прыгнул.

Опрокинул его в снег, но лишь тулуп когтями поскреб и слышно было, как лязгнули волчьи зубы где-то совсем близко от горла.

Дальше уже сразу несколько кинулись. Кто в ногу, кто в руку вцепились.

Стряхнул их охотник, ружье вскинул и давай лупить по ярым гадам, промеж глаз их во мраке горящим.

Передышка в битве настала.

Тем Василий и воспользовался, вскарабкался на древо. Нашел ветку потолще, примостился поудобнее. Тесак из ножен вытащил и за голенище сапога заткнул.

Волки метаться стали. К дереву подбегут, на задние лапы поднимутся, голову задерут, позыркают на охотника, кору лапами поскребут и отбегают. Приложил Василий ружье к плечу, прицелился да и выстрелил в того, что покрупнее. От выстрела ветка под ним зашаталась, захрустела и переломилась. Хорошо снега намело, ударился он оземь без ушиба. О древо еловое спиной упираясь на ноги встал и в одну наскочившую тварь еще пальнул, а в другую тесак всадил.

Отбежали волки.

Покружили еще, повыли и скрылись. Видать последний выстрел вожака настиг.

Присел Василий, осмотрелся: из ноги кровь течет, правая рука покусанная ноет. Тело не задето — тулуп не по зубам волкам оказался. Голова — без повреждений.

Рубаху он нижнюю на себя надетую изодрал и раны как смог перемотал.

Стал шарить впотьмах мешок с чернобурками, да прикоснулась рука к чему-то холодному, твердому. Придвинулся Василий, спичку запалил — ящичек на боку лежит — металлический, кольцом на крышке за ветку обломанную зацепленный.

Развязал он мешок заспинный и в него находку схоронил. На ноги поднялся, ветку обломившуюся подобрал и побрел, ногу раненную подтягивая в неизвестном направлении. По инстинкту-нюху-интуиции.

Вскоре заметил охотник мерцающий огонек слабый и на него принял.

Тяжело совсем идти стало. Силы уходят, ноги слабеют. В конце концов, окончательно он обессилел. Упал и ползком дальше передвигался. Выполз к неизвестному дому, из ружья последний патрон пульнул, и без сил обмяк.

Таким его Мария, на выстрел из терема выскочившая и подобрала: в бреду, замершего, волками искусанного, с ружьишком в руках и мешком за плечами. А тесак он в волке забыл.

Промерз само собой до костей, ну и от волчьих клыков тоже раны не шуточные оказались: нога левая — три укуса глубоких, кровь хлещет, много уже вытекло, мясо клочьями висит; на правой руке пять раз звери отметились, но не сильно — царапины.

Лечила и ухаживала за ним после Мария, и через седмицу оставил его недуг. В голове просветлело, и смог Василий объяснить хозяину дома картину о своем нежданном появлении. Дом-то, если еще не поняли, сельского старосты козлушинского оказался.

Объяснившись, испросил Василий свои вещи. Принесли их. Ящичек металлический из заспинного мешка вытащили. Вскрыли (замок на нем слабый стоял). А там бумажных денег в крупных ассигнациях через край.

Деньги пересчитали, осмотрели — точно та сумма оказалась, за исключением небольшой недостачи, что и Савелию из Нижнего крестьяне двух сел за участок с золотой жилой отвалили. Утаил их тать не в заморской стране, а прямо под боком в железном ларце на древе еловом. Практически там, где обманным путем и прикарманил.

Про красного комиссар тогда еще никто слыхом не слыхивал, потому денежки цены не утеряли.

На них-то и первый конный поезд снарядили из Предгорья к хранцузам, чернобурками груженый.

Прибыль опосля поделили крестьяне двух сел между собой, и все их убытки, с процентом притом, от обмана старого закрылись.

Счастье, наконец-то, улыбнулось.

В чувствах светлых скинулись тогда все, кому, сколь не жалко и хватило денег на новый иконостас для храма. Дополнительно заказали еще ценную икону у софринских мастеров — Божьей Матери «Нечаянная радость».

Согласовали все естественно с батюшкой Александром. Он благословил и руку приложил.

***

Отошли люди сердцем, простили все Савелию.

Затеяли ходатайствовать, чтобы ему послабление какое-нибудь содеяли или срок скостили. Письма отписали на каторгу, в суд приговоривший (для пересмотра дела по вновь открывшимся обстоятельствам) и генерал-губернатору (для разбора вопроса о помиловании).

Первым возвратился ответ от начальства каторжного, причем крайне неожиданный:

— …Указанный тать на каторгу никогда не поступал и среди каторжан не числился…

По приказу генерал-губернатора ревизию провели и установили:

— …При доставке к месту отбывания наказания, на одном из этапов осужденный по кличке «Савелий из Нижнего» от неведомой болезни скончался …

На этом дело власти закрыли.

***

Крестьяне же из Предгорья в предлагаемый финал не уверовали и собственное дознание произвели.

Стражников этапных разыскали.

Ребята те правду за бутылочкой в питейном заведении и поведали:

— Исчез он еще из здания суда. По бумагам-то все правильно — умер на этапе, но в действительности — след простыл. Никому не ведомо, жив он или мертв. Оставили его после приговора в судебном каземате при кандалах, а пришли отправлять — кандалы пустые, все замки на месте — не изломанны, а Савелия нет. Как сквозь землю провалился.

***

Вот с той поры и опасаются земледельцы в Предгорье:

— А вдруг он (Савелий из Нижнего) опять объявиться?

Слез от его проделки немало пролили, впрочем, как и радости с нашедшимися деньгами с избытком припожаловало. Ну и коммерция ко всему остальному удалась.

Со случая о найденных деньгах козлушинские с маралихинскими опять дружбу водят.

У Василия и Марии взаимное чувство проклюнулось, пришлись они друг дружке по сердцу. Обвенчались. Семью создали. Никто им препятствия чинить не посмел.

А после них уже много брачных союзов пары из Маралихи и Усть-Козлухи заключили.

Даже говорят в Питере и Москве есть несколько. Давно там живут. Не разлей вода. Детей много и все умные. Их на обманку чугунную не купишь — знают:

— Не все то золото, что блестит.

© Суворов С. А.