Ольга Кузнецова “Приключение Кроти”. 2-я часть

Окончание повести о приключениях Кроти.

Путешествие
Однажды Кротя почувствовал, что ему чего-то не хватает. Вроде и весна, солнышко светит, травка зеленая, красиво кругом. А все равно беспокойно. Кажется, что где-то там, в неведомых краях, происходит самое интересное, самое важное, самое необходимое. А ты сидишь тут и зря произрастаешь. С каждым кротей это рано или поздно случается, потому что без путешествий жить они просто не могут. И Кротя стал собираться в дорогу.
Первым делом он привел в порядок свою комнату, вытолкнув ногами за дверь несколько пылинок. Отряхнул пушинки на животе, почистил лапки-лазилки и вышел на ступеньку, абсолютно довольный собой и жизнью.
Теперь самым главным было найти подходящие ботинки. Для путешествий, как известно, это лучшее транспортное средство. Сел — и поехал. Обыкновенное дело.
Мимо кротиного дома проходило много разных ботинок. Некоторые из них Кротя знал. В основном те, что появлялись на его ступеньке дважды в день — утром шли туда, а вечером возвращались обратно. Вот такие-то как раз и подходили для путешествия. Если, конечно, ты хочешь вернуться. А вернуться Кроте было нужно обязательно — ведь он тут жил.
Кротя решил ехать на знакомых Коричневых Ботинках, потому что вполне им доверял. Они всегда появлялись на его ступеньке в одно и то же время — и утром, и вечером. К тому же у них были такие симпатичные уютные шнурки. Кротя устроился на краешке ступеньки и стал ждать. Но сегодня Ботинки что-то задерживались. Кротя даже расстроился. Уже и утро прошло. Наконец — здрасьте! Показались!
Кротя подпрыгнул, ухватился за ботинок лапками-лазилками, вскарапкался повыше, устроился между шнурками и — поехали. Сиди себе, ни о чем не беспокойся, смотри по сторонам. Вернее, можно было бы смотреть по сторонам, если бы что-то было видно. Но — увы. Кротя слишком поздно заметил широкие манжеты от брюк, которые опускаются так низко, что закрывали почти весь ботинок. В результате — никакого обзора. Лишь на мгновенье, когда при каждом шаге манжеты взлетали вверх, перед Кротей мелькал окружающий мир.
— Шак, — выкрикивал хорошо отглаженный Левый Манжет, устремляясь вверх.
— Шак, — шептал, опускаясь вниз, Правый Манжет, помятый и слегка обтрепаный.
— Уважаемый рукав, кажется, вас так зовут, — обратился Кротя к Левому Манжету, под которым оказался, — не могли бы вы опускаться не так низко. А то мне из-за вас плохо видно.
— От-ставить раз-говоры! — скомандовал сверху Ремень.
Манжеты продолжали свое неутомимое «шак-шак».
Вздохнув, Кротя перебрался на кончик Ботинка и решил смотреть оттуда. Хотя пока смотреть было особенно нечего. Они спускались в метро. Кругом было много ботинок. Вкус воздуха изменился. Дышать стало неприятно. С ужасным грохотом подъехал поезд, и все ботинки направились туда. Человек сел. Манжеты оказались высоко над кротиной головой.
— Смир-но! — скомандовал Ремень. — Вольно!
Кротя послушно расслабился и чуть не съехал на пол.
— Ты зачем рукаваешься, — с обидой сказал Левый Манжет Правому. — Рукавом меня обозвал. Если еще так будешь, то я рубахаться начну.
— Сам рукаваешься, а на меня сваливаешь, — ответил Правый. — Фартук ты с веревочками и больше никто.
— Ну ладно, хватит обзываться, — примирительно сказал Левый. — Хочешь, анекдот? В автобусе такой импортный штиблет рассказывал. Стоптанный такой. Не слышал? Опять дремлешь, что ли? Проснись. Значит, вот. Рассказываю. Лежит один в чемодане. Весь синий такой, трикотажный, спортивный. И бубнит: «Это у меня — право, это — лево. Это — право, а это — лево». А его — раз. И надели задом наперед, — и Левый Манжет так громко захохотал, что его правый приятель перестал храпеть и чуть было не проснулся.
— А вот еще, слушай, — продолжал Манжет. — Развалился один серый как-то на прилавке. Весь наглаженный. Карманы у него такие, молния такая. С виду — ну все как полагается. А рядом — пиджак висит. И к этому как только не прилаживается. «Я, — говорит, — тоже серый. Из нас — неплохая пара получится». Который на прилавке — сразу согласился. А это шорты оказались. Обхохочешься. А самый короткий анекдот знаешь? Рассказываю. Брюки с бантиком. Всё. Можно смеяться.
— Смир-но! — скомандовал Ремень. — Шаг-марш!
— Шак, шак, — подхватили манжеты.
Ботинки вышли из поезда и вскоре оказались на улице. Кротя был очень рад. В метро ему совсем не понравилось. Даже неба нет. Бывают же такие скучные места. Кротя потряс головой, чтобы исправить себе настроение и приготовился смотреть дальше. Ботинки тем временем направились к автобусу. И — ура! Туда залезли.
О таком везенье Кротя даже и мечтать не мог. Раньше он не раз видел, сидя на своей ступеньке, как люди, толкаясь и суетясь, стараются попасть в автобус. И ему давно интересно было посмотреть — что же там такое внутри. Наверно, что-то очень красивое.
Но — увы. Кротю ждало разочарование. Ничего красивого он там не увидел. И ничего интересного. Никакого приятного общества. Кругом опять одни ботинки. Конечно, очень разные. Но они, насколько Кротя знал, вообще никогда не разговаривают, может даже не умеют. Кротя рассмотрел самые ближние. О некоторых и говорить не стоило. Но вон те черные… с рантом по краю… Мечта. На таких сиди себе всю дорогу, ни о чем не беспокойся. Устал — можно даже прилечь. Очень удобно держаться. Впрочем, Коричневые Ботинки, без сомнения, одни из лучших. Кротя отметил это с большим внутренним удовлетворением.
Наконец автобус поехал. Кротя какое-то время трясся и подпрыгивал со всеми вместе. Это было интересно. Но потом надоело. А тряска не прекращалась. Видимо, автобус просто не догадывался, что можно перемещаться в пространстве гораздо более спокойно и плавно. Впрочем, может, ему так просто нравилось. Кротя решил сам с собой, что остальную жизнь вполне сможет прожить без езды на автобусе.
Манжеты уютно посапывали во сне. Кротя тоже собрался вздремнуть, но вдруг недалеко, в углу под сиденьем, он увидел большой цветок небывалой красоты. Тот лежал прямо на полу. Несколько лепестков оторвались и валялись тут же, вокруг пушистой белой головки. Цветок явно не имел к автобусу никакого отношения. Конечно, он вырос не здесь. Даже стебля нигде не было. Цветок сюда принесли и то ли оставили, то ли забыли. «Надо же, такая красота и совсем зря пропадает в таком неподходящем месте, — подумал Кротя. — Хорошо, что я оказался здесь и могу полюбоваться им на прощание». Кротя знал, что сорванные цветы сразу засыпают, и их уже не разбудишь. Поэтому даже не пытался с ним заговорить. Цветок во сне вздыхал все реже. Его белые лепестки кое-где поникли. А автобус все ехал, ехал. И вдруг — приехал. Все ботинки зашевелились и стали выходить.
На улице пахло вечером. По идее, Коричневым Ботинкам пора было возвращаться домой. Но они что-то не собирались. А собирались они, кажется, туда, куда им совсем не стоило бы собираться. Так и есть! Они опять отправились к автобусу, если то, что виднелось впереди, можно назвать автобусом. Да, у него тоже имелся толстый живот с окошечками. Но только с очень маленькими. Колеса тоже подозрительно маленькие по сравнению с животом, да еще и на конце коротких ног. Дверь — высоко-высоко, к ней ведет лестница. А сбоку — совсем уж странно — торчат крылья. Такого уродца Кротя еще не видел. Он просто терялся в догадках — что бы это могло быть? И зачем оно?
Тем временем Ботинки поднялись по лестнице и Кротя увидел, что внутри чудище довольно симпатично выглядит — уж получше автобуса. Плохо, конечно, что через круглые окошки неба почти не видно и ничего другого тоже не видно. Но зато — тихо, не трясет.
Тихо было недолго. Затарахтело неожиданно и очень громко. И затрясло. «Сегодня у меня — день трясения», — решил Кротя, приготовившись трястись дальше. Но тут ему стало как-то нехорошо. Как будто придавило чем. А потом он почувствовал, что они, кажется, летят. «Это нужно выяснить немедленно», — решил Кротя. И быстро полез по стене вверх, к окну.
Да, они действительно летели. И очень высоко. Внизу — все так зелено. Спокойно. И видно далеко-далеко. Леса, речка извивается. Озеро голубеет. Домики крошечные столпились. А вон там, наверно, дорога. И на ней как крошечная букашка — машина. Такое все маленькое, хрупкое, беззащитное. Если кто-нибудь большой спрыгнет сверху и начнет безобразничать, то запросто может все это затоптать.
Самый Старый Кротя говорил, что даже невозможно представить, какая бесконечная даль расходится вверх, во все стороны от земли. И там, выше неба, кого только нет — добрые, злые. Еще говорил, что пока земля добрая, за нее можно не бояться, потому что добро притягивает добро, а зло притягивает зло. Маленький Кротя помнил, что спросил тогда, как узнать: земля наша добрая или злая? И Старый Кротя сказал, что раз зеленая, значит добрая. Потому кроти сюда и прилетели. В злых местах они не живут.
Кротя еще раз с удовольствием осмотрел зеленые просторы вокруг и, успокоенный, собрался спускаться вниз.
Вдруг он увидел огромное облако. Оно неслось мимо окна с невероятной для облаков скоростью и вскоре скрылось из вида. Следом показалось еще одно и еще. Облака были большие, тяжелые и странной формы — вытянутые вверх, похожие на огромные порции мороженого, высоким кренделем щедро уложеного в узкий рожок. Даже не верилось, что облака могут двигаться с такой скоростью. Да и зачем? Только присмотревшись, Кротя начал понимать, что происходит. Облака не сами устроили эту гонку. Наоборот — они ей всячески сопротивлялись. Даже поднялись на дыбы. От чего стали напоминать вставших на задние ноги лохматых баранов. Таких Кротя видел в детстве в горах. Облака куда-то гнал старый Северный Ветер. Его седая всклокоченная грива мелькала то там, то здесь. Погоняя облака, он тяжело отдувался. Видно было, как он спешит, как запыхался. Но при этом что-то еще и говорит не переставая. Кротя прислушался.
— Все хорошо, все хорошо, — выдыхал Ветер. — Не волнуемся. Вниз не смотрим. Ничего плохого внизу не видим. Не расстраиваемся. Думаем о хорошем. Здесь дождей уже хватит. Нас ждут на юге. Поспешим, поспешим. Все хорошо, все хорошо…
Кротя вспомнил Тучку и, глядя на эти огромные темносерые облака, подумал, что ни до какого юга они не дотянут, а прольются дождем прямо здесь. И действительно, внизу уже все заволокло дождевыми тучами. В редкие просветы между ними еще виднелась земля и иногда мелькала седая грива Северного Ветра. Он все еще пытался что-то сделать, толкал тучи вперед. Но это было ему уже не под силу.
В это время значительно выше, почти рядом с солнцем, окутанный блеском белого сияния, показался смуглый Южный Ветер. Он лениво обмахивался веером. И, пролетая высоко над тучами, прошелестел:
— Ты опять не справился, старик. Опять твои тучи не принесли на юг дождя. Я ждал тебя целый день, отдыхая под пальмами. Вся земля там пересохла. Неплохо бы тебе побеспокоиться об этом, а не устраивать у себя на севере никому не нужные наводнения, — смуглый красавец заразительно зевнул. От чего даже сквозь оконное стекло на Кротю пахнуло жаром.
— Кстати, — продолжал Южный Ветер, — по дороге сюда я хорошо развлекся — раздул парочку забытых в лесу костров. Скоро увидишь красивое зарево. Ах, эти лесные пожары!.. Ну почему, почему твои тучи все время швыряют в меня молнии? Все-таки ты бы научил их беречь энергорессурсы. На этом я вас оставляю. У меня созрел замысел грандиозной песчаной бури. О, песок, услада очей моих! — последние слова донеслись до Кроти уже очень издалека.
Северного Ветра тоже нигде не было видно. Дождевые тучи сплошным серым ковром расстилались внизу во все стороны. Смотреть стало совсем неинтересно. И Кротя отправился вниз — к себе на Ботинки.
Манжеты о чем-то спорили. Оказывается, они уже не раз бывали внутри этой летучей штуковины и теперь пытались вспомнить, как она называется. Один манжет утверждал, что скоролет. Другой — что самонос. Тут в разговор вмешался Ремень:
— Отставить разговоры! Отвечать на мой вопрос! Что вверху?
— Ремень, нос и рот, тщ командир! — хором рапортовали манжеты.
— Хорошо, товарищи бойцы. А теперь — повторять за мной: «В облаках летит не нос, в облаках летит не рот — там, как птица, — самолет».

Манжеты повторили.

— И выучить наизусть, — продолжал Ремень. — Прилетим — проверю.
Всю оставшуюся дорогу манжеты старательно бубнили про нос и рот, а Кротя устроился среди шнурков и задремал.

На краю земли
Проснулся Кротя с ощущением, что спал слишком крепко и все на свете проспал. Он выглянул из-под манжета. Вокруг не было ничего. Одна вода. От Ботинок до самого неба. Кротя не мог поверить своим глазам. Зачем здесь столько воды? И как она вообще удерживается на месте? А главное — куда земля подевалась? Неужели, это и есть наводнение? Очень осторожно, держась за манжет, он свесился с Ботинка и посмотрел вниз, чтобы выяснить — стоим-то на чем? Оказалось — все-таки на земле. Это как-то успокаивало. Более того — и остальная земля нашлась. Она была позади Ботинок.
— Ага, значит это не наводнение, просто мы — на краю земли, — заключил Кротя.
Неподалеку, там, где кончалось песчаное побережье, Кротя увидел огромные темно-зеленые деревья, лужайку яркой молодой травы и несколько веселых бабочек, которые играли в неизвестную летучую игру, очень довольные на вид.
— Видимо, на краю земли совсем не плохо, — отметил про себя Кротя.
Ботинкам тем временем надоело стоять на месте. Они развернулись и, смешно ныряя в песке, куда-то направились. Некоторое время они шли вдоль берега. Кротя смотрел на воду. Она подмигивала и сверкала миллионом веселых искорок, волновалась, что-то шептала. А бесконечное небо склонялось к ней все ниже и ниже — и они оба исчезали за горизонтом.
Ботинки вошли в один из домов с надписью «Гостиница». Кротя еще ни разу не был в доме и удивился, что стены там такие ровные. Не то, что в его жилище. И потолок — ровный. По таким очень удобно ходить. Но никто из ботинок ни по стенам, ни по потолку не ходил. Все скопились на полу. Большинство ботинок, сандалий и босоножек перемещались из стороны в сторону безо всякой видимой цели. И только некоторые знали, что делают. Среди них, конечно, кротины Ботинки. Они сразу направились к лестнице — потому что по лестнице ходить — для ботинок самое интересное. И-и — оп — вверх, и-и — оп — вверх. Где еще можно так развлечься! Жаль, что лестницы редко встречаются. Кротя прокатился с удовольствием.
Когда лестница кончилась, Ботинки остановились. Потом вошли в комнату. Дверь за ними закрылась. Кажется, в комнате никого не было. Напротив двери Кротя увидел окно, а за окном — красивое дерево. Оно росло совсем близко. Больше ничего интересного в комнате Кротя не заметил. Хотя кое-что показалось довольно странным. Например, окно было зачем-то загорожено сеткой — такой частой, что Кротя ни за что не смог бы через нее пролезть. А весь пол перед кроватью густо зарос толстыми короткими нитками. Они стояли дыбом . Их назначение осталось для Кроти загадкой… Ботинки потоптались в этих зарослях и залезли под кровать. Под кроватью был вечер.
Кротя осмотрелся. Ему показалось, что за ним кто-то наблюдает.
— Ау, ты кто? — спросил наугад Кротя.
Никто не отозвался. Спать расхотелось.
— Неплохо бы разведать, что вокруг, — подумал он, сполз с Ботинка и выглянул из-под кровати. В комнате потемнело и разглядеть ничего не удавалось. Зато щель под дверью заманчиво светилась. Кротя направился к этой светлой полоске. Выбраться из комнаты оказалось очень просто: даже не пришлось наклоняться, чтобы пройти под дверью. В обе стороны тянулся длиннющий коридор. И здесь пестрые нитки топорщились на полу и мешали идти. Зато когда Кротя добрался до лестницы и стал спускаться вниз, эти нитки оказались очень полезны — за них было удобно держаться. Ступенек было огромное множество. Куда больше, чем на его лестнице, дома. Кротя дошел до еще одной двери. Здесь щель внизу оказалась меньше предыдущей. Он лег на живот, протиснулся в щель и высунул голову наружу.
Вокруг был волшебный мир. Полумрак — ароматный, полный тихих звуков, подрагивающий от движения множества неведомых существ,  — заманивал: «Иди, иди сюда. Ты можешь остаться с нами. Забудь все. Живи здесь». И Кротя, как во сне, двинулся вперед. По старому, заросшему мхом каменному крыльцу, спускаться было очень приятно, — оно пахло травой и дождем. Впереди покачивались загадочные тени кустов. А еще дальше была добрая нестрашная темнота. Кто там живет? С ними так хотелось встретиться, поговорить. Главное, чтобы вокруг всегда был этот чудный теплый воздух — такой вкусный, и шелест листьев, и таинственный шорох…
Таинственный шорох становился все громче. Трава раздвинулась. Показались длинные блестящие рожки, а затем, почти сразу, гладкая улиткина мордочка. Следом тащился ее домик, переваливаясь на спине из стороны в сторону. Рожки смотрели на Кротю. Кроте стало интересно. Он подошел поближе. Улитка сделала рот трубочкой. Мгновенье — и Кротя почувствовал, что его пробуют на вкус. Он стал весь мокрый и липкий.
— Тьфу ты, — сказала улитка. — Что это мне в рот попало?
— Я, наверно, — ответил Кротя, отлетев в сторону и пытаясь снять с себя липкое.
— Гадость какая! — возмутилась улитка, развернулась и с чувством собственного достоинства поползла прочь.
Наверху в кустах кто-то захихикал. Кротя присмотрелся. Никого не видно.
— Да вон он!!! На той ветке!!! — заорал кто-то прямо у Кроти за спиной.
Кротя подскочил от неожиданности. Позади него стояла жужелица и тоже смотрела вверх.
— Вижу, вижу!!! — закричала она еще громче. — Вон сидит! Выходи, богомол, я тебя нашла!
Хихиканье раздалось опять, и опять никого не было видно.
— Ну и не надо! Ну и сиди, — уже спокойным голосом сказала жужелица. — Если на него орать пострашнее, то он испугается и побледнеет, — пояснила она Кроте. — Тогда его видно. А так — все равно не найдешь. Вот он и хихикает. Доволен, что так прячется хорошо. Ну, пока, — и жужелица исчезла в темноте.
— Ах, какие мы вкусненькие, ах, какие мы хиленькие, ах, какие мы одиноконькие, — послышалось из-за соседнего камня. Потом кто-то громко чмокнул и что-то проглотил.
Некоторое время было тихо. Но вскоре опять зашуршало, и на Кротю почти налетел с разбегу огромный черный жук. Он бежал, глядя в землю, и если бы Кротя не посторонился, они бы столкнулись. Жук его, кажется, даже не заметил и скрылся в конце дорожки. Но почти сразу опять появился с противоположной стороны. И так же молча, очень озабочено, проследовал тем же путем. И опять показался с противоположной стороны.
— Простите, а как это вы так быстро обратно перепрыгиваете? — решился спросить у жука Кротя.
— Вопрос не понял, — ответил жук, не останавливаясь. — Я — номер 16-й. Иду по следу номера 15-го. Срочный вызов. Работает вся команда. Задание — уничтожить вредоносную труху в дубовом дупле. Создает угрозу здоровой древесине. Условия работы — тяжелые. Осложнены дятлом. Возможны жертвы. Передайте информацию следующему, — последние слова донеслись издалека. Жука уже не было видно.
И опять он тут же показался с противоположной стороны. Тут Кротя догадался.
— Номер 17-й? — спросил он у жука деловым голосом.
— Я — номер 17-й. Иду по следу номера 16-го. Срочный вызов. Работает вся…- Жук договорил текст до конца и тоже исчез.
Следующих жуков, пробегающих тем же путем, Кротя решил не беспокоить вопросами, не мешать работать. Отошел в сторону от этой оживленной трассы и все-таки опять с трудом избежал столкновения. На него снова чуть не наехали. На этот раз — большущая гусеница. Вся в роскошных серых мехах, с блестками на каждой шерстинке. Сделав умильное личико и вытянув губы, она неотвратимо приближалась. Кротя только что обсох после улитки и решил, что без близкого знакомства с гусеницей пока может обойтись. Он резко отскочил в сторону и обернулся, готовый к новому маневру. Но гусеница, оказывается, интересовалась совсем не им. Все с тем же умильным выражением она поползла дальше, по-детски сюсюкая:
— Мамочка, мамочка, как я давно тебя не видела. Дай я тебя поцелую.
Через минуту все разъяснилось. Неподалеку, на сухой коряге, отдыхала пестрая ночная бабочка цвета древесной коры. К ней-то гусеница и направлялась. Кротя сначала бабочку просто не увидел. А теперь не мог налюбоваться — такая она была красивая. Переливы серого и черного на крылышках были великолепны. По краю шла темно-серая бахрома, вся в белых крапинках. Пушистый мягкий мех вокруг головы слегка припудрен. Выразительные черные глаза смотрели на гусеницу с любовью и гордостью за свое чадо. К ней-то гусеница и направилась. Каждый, кто мог видеть их встречу, сразу бы сказал — это счастливые мать и дочь. Настолько они были похожи и настолько трогательно выражали свои родственные чувства. Кротя чуть не прослезился. Идиллия закончилась неожиданно. Бабочка вдруг обиженно затараторила, взлетела, и, сердито маша крыльями, стала выговаривать гусенице:
— Опять ты не поужинала вовремя. У тебя ведь растущий организм. Нужно по режиму питаться. А не так, на ходу хватать на голодный желудок, не разобрав что. Бахрому мне с крылышка откусила. Это не еда. И где ты, кстати, пропадала?
— В куколки играла. Братишки уже почти все окуклились. Толкай их теперь,  сколько хочешь. Ничего тебе не сделают. А раньше они так толкались! С дерева меня уронили однажды. Теперь моя очередь веселиться. Толкаюсь — и хоть бы что. Только мне уже что-то надоело. Молчат, ничего не говорят. Вообще-то, с ними раньше было гораздо интереснее. Не хочу больше в куколок играть. Ма-ам, купи мне еще братиков, — захныкала гусеница. — И еще: я лета-ать хочу.
— Видишь, твои братики хорошо ели — скоро начнут летать. А ты, если будешь плохо есть, так гусеницей и состаришься. Ползи на свое дерево и поешь как следует. И не бери в рот всякую гадость. Нет (гусеница посмотрела на Кротю), его тоже не нужно в рот совать, — но гусеница продолжала очень внимательно рассматривать Кротю.
Кроте что-то надоело гулять, и он пошел домой.
Ботинки стояли все там же — под кроватью. Увидев их, Кротя обрадовался, как встрече со старыми добрыми друзьями. Пусть и молчаливыми. Но, залезая на Ботинок, Кротя к своему удивлению заметил на нем чьи-то следы. Странно, — подумал он. Стер следы и, уже засыпая, подумал, что лучше не оставлять Ботинки так надолго без присмотра.
Утром первый солнечный луч, заглянув в окно, отразившись в круглом зеркале, защекотал Кроте нос и разбудил его. Он быстренько привел себя в порядок, выбил пыль из шнурков и стал ждать. Наконец человек вытащил из-под кровати Ботинки, сунул в них ноги. И — поехали. На этот раз никакие манжеты обзора не заслоняли. Они куда-то подевались. Кротя увидел, как промелькнули мимо дверь, коридор, лестница, еще дверь. А ведь сам он тут шел почти полночи. Прав был Самый Старый Кротя, когда говорил: «Транспорт — великая вещь, в путешествии незаменимая». Вот и знакомая дорожка. Но вокруг все было совсем другим. Солнце затопило светом, зажгло блеском и деревья, и кусты, и цветы, и людей, и машины, и дома. Все казалось одной ослепительно яркой, переливающейся картиной. Было жарко. Вдруг солнце скрылось.
Кротя поднял голову. Там, вверху, вместо солнца возникла крышка стола. В ее тени оказался и Кротя, и его Ботинки, и рассыпанный вокруг мусор, и крошки. На столе звенела посуда. Слышался звук жеванья.
— Да, — подумал Кротя, — и ночью, и днем здесь одно и то же — у всех очень хороший аппетит. Значит, так вот и живут на краю земли.
Вскоре Ботинки отправились дальше. Вокруг все так быстро мелькало, что Кротя ничего не успевал рассмотреть. Дорожка кончилась, и они стали буквально утопать в песке. Кротя даже испугался, что упадет и затеряется среди бесконечных песчаных гор. Но обошлось. Ботинки остановились у воды, которая плескалась и бурлила. На Кротю попало несколько капелек. Они оказались соленые. И опять Кротя попытался разглядеть: может быть, все-таки вода где-то кончается и начинается земля. И опять там, далеко-далеко, увидел только небо и воду. Земли не было. Это было очень непривычно, хотя и красиво. В воде барахтались люди — много. И, кажется, с удовольствием.
Тут человек стал снимать Ботинки, бросил их на песок, отчего Кротя чуть не свалился. Потом снял другую одежду. И пошел в воду. Он шел так до тех пор, пока совсем весь не исчез. Какое-то время была видна голова. Но она все удалялась, и Кротя потерял ее из виду. Такого поворота событий Кротя никак не ожидал.
То ли человеку Ботинки разонравились, то ли он отныне решил ходить, как все нормальные звери, — босиком, то ли его земная сухопутная жизнь закончилась и пришла пора жить в воде? Кротя терялся в догадках. И кто же теперь отвезет Кротю домой, на его родную ступеньку? Кротя не на шутку перепугался. Синие его иголочки померкли и сникли. Носик повис. И по нему потекли слезы. В ботинке образовалась лужица. Наплакавшись, Кротя концом шнурка вытер глаза и, шмыгая носом, стал оглядываться по сторонам, не зная, что же ему теперь делать. Но — о чудо! Человек вышел из воды! Он идет обратно!
Таким счастливым Кротя еще никогда себя не чувствовал. Даже запрыгал на одном месте. Хотя вообще-то прыгать, без большой необходимости, кротям не полагается. И не зря. Стоило Кроте подпрыгнуть, как его, легкого и пушистого, тут же сдуло ветром. И он приземлился как раз на то место, куда собрался лечь позагорать один весьма тучный господин — уже почти лег. И вдруг — хоп! Такого крупного нелетающего господина как будто что-то приподняло, подбросило и шмякнуло в сторонке, на расстеленное рядом чужое полотенце. Дама, сидевшая на краешке этого полотенца, вскочила как сумасшедшая и явно приготовилась что-то сказать, но никак не могла решить что, а потому просто открывала и закрывала рот, пятясь назад. Человек некоторое время лежал неподвижно. Потом осторожно встал на ноги и с испугом стал озираться по сторонам.
Кротя был полон раскаяния. Он знал, что провинился. Всех кроть еще в детстве учат не прыгать и не бегать ни у кого под ногами. А то все будут падать. Ведь на кроть нельзя ни наступить, ни сесть, ни лечь — неведомая волшебная сила защищает их от этой опасности.
Залезая вверх по шнурку, Кротя дал себе слово впредь вести себя хорошо. Не прыгать и от Ботинок никуда не отходить. Ни днем, ни ночью. Так бы оно и было, если бы не одна Голодная Муха.

Голодная Муха
Оказывается, в той самой гостиничной комнате, где поселился Кротя, давным-давно проживало одно очень трусливое существо. Комнатная муха. Она жила там с самого рождения. И ни разу за всю свою жизнь из этой комнаты не вылетала. На окне — сетка. Дверь всегда закрыта, как и полагается в гостиницах. Да еще и с занавеской — для «уюта». Этой занавески Муха боялась до потери сознания. Иногда занавеска шевелилась, и бахрома внизу начинала отплясывать дикий танец. Потому к двери Муха никогда ни за что даже близко не подлетала. Да дверь ее и не интересовала. Муха ведь не знала, что там, за дверью, целый мир. Окно — другое дело. Она целые дни сидела, забившись в угол сетки, загораживающей окно, и смотрела на улицу. Когда начинало темнеть, она летела в глубину комнаты, чтобы поискать себе еду. Изредка люди в комнате что-то ели и роняли крошки, иногда к ботинкам приставало что-нибудь съедобное — тем и питалась. Жила, одним словом, впроголодь.

Кротя познакомился с ней вечером, на другой день после приезда. Ботинки как раз расположились на ночь под кроватью. А Кротя расположился на них. Было еще достаточно светло, и Кротя заметил муху издалека. Она ползла прямо в его сторону почти от середины комнаты, поводя хоботком. Ползла точно по направлению к Ботинку, как невидимой ниточкой, ведомая ароматом капельки еще не засохшего клубничного варенья, которое случайно попало на Ботинок, когда человек ел в кафе. Кротя еще думал, что его нелегко будет отчистить. На Кротю Муха даже не взглянула. Она запустила хоботок в варенье и, прикрыв от наслаждения глаза, с удовольствием зачмокала.
— Приятного аппетита, — сказал Кротя. Он уже начал привыкать к этой особенности местного населения — чуть что — кидаться есть все подряд.
Муха перестала чмокать и посмотрела на него неприветливо и даже угрожающе.
— Нечего ж-жавидовать чу-ж-жому ж-жавтраку. Ж-жадина бе-ж-жубая. Ж-жря ра-ж-жмечтался, ж-жря, ж-жря, — прожужжала Муха, поставив в варенье две лапки и рискуя прилипнуть.
— Нисколько я и не завидую, — ответил Кротя. — И совсем я не жадина. К тому же вечером тут, кажется, бывает ужин. Так бабочка говорила..
— У кого у-ж-жин, а у меня только ж-жавтрак. По-ж-жавчерашний. Си-ж-жу не солоно ж-жевавши всю ж-жижжжнь. Ж-жуть, ж-жуть, ж-ж-ж… Ням, ням, ням… — Муха опять зачмокала, доедая варенье.
Кротя пожалел бедную Муху. Что же это — тут все все время едят, а она, выходит, — хуже всех? Несправедливо как-то. Тем более, что он видел, сколько всякой еды просто так валяется под столом в кафе. Хватит и на ужин, и на завтрак. Он хотел рассказать ей об этом. Но просветительную беседу пришлось отложить: наевшись, Муха уснула прямо около Ботинка. А утром, когда Кротя проснулся, она уже сидела на своем любимом месте — в уголке окна и грелась на солнышке. Если бы Кротя не высматривал ее специально, он бы ни за что ее там не заметил — настолько она слилась с ободранной и загрязнившейся краской. Но разговаривать было некогда — Кротя отбыл на своем Ботинке. А зато вечером, вернувшись, принес ей целую горсть крошек. И у Мухи получился настоящий пир.
Так они подружились. И пока человек спал, сидели рядышком в ботинке и беседовали. Кротя рассказал Мухе про кафе. Она сначала не хотела верить, а потом стала просить перечислить всю еду, какую он там видел. Какого она цвета, вида, размера, вкуса? Это оказалось непросто, и Кротя сказал:
— Давай лучше в это кафе слетаем. Прямо сейчас. Сама все увидишь. Заодно и поешь. Выйти можно вон в ту щель под дверью.
— Жжа мной, жжа мной! — зажужжала Муха. — Бежжим. Покажживай куда, — и она часто-часто засеменила ножками, вылезая из Ботинка.
Кротя догнал ее уже около двери и чуть не налетел на нее, потому что Муха вдруг начала пятиться назад. Она задрала вверх голову и неуверенно, и как-то испуганно ругалась непонятно на кого:
— Ж-жадина бе-ж-жубая, об-ж-жора ж-жубастая. Не ж-жаманишь. Ж-жнаю, ж-жнаю, что ты ж-живая, ж-жадина.
Кротя сначала не мог понять, о ком речь. Но, увидев, как шевелится бахрома на занавеске, раздуваемая легким ветром из-под двери, догадался, что Муха принимает эту занавеску за какое-то чудище.
— Смотри, — сказал он и храбро двинулся вперед. Он несколько раз прошел туда и обратно под дверью, остановился около бахромы и даже лег на спину, закинув руки за голову. — Видишь, ничего страшного. Иди сюда.
В конце концов Муха решилась и кинулась что есть духу в щель. Дальше — в коридоре — все было уже просто. То перелетая (Кротя сидел у Мухи на спине), то проползая, они оказались на улице. А тут —  и до кафе рукой подать. Мухе даже не надо было показывать дорогу. Она летела на запах еды, и в мгновение ока они оказались под столом в кафе.
Несмотря на темноту, там было полно всякой живности: потерявшиеся муравьи, лохматые бабочки и множество комаров. Муравьи были очень печальны. Некоторые хныкали, некоторые без отдыха таскали в угол все подряд, чтобы строить новый муравейник. Бабочки, кутаясь в свои меха, ворчали, что так и замерзнуть недолго, пока солнце бродит неизвестно где, и препирались, кому теперь лететь искать зажженный фонарь или лампу. Несколько разведчиков уже улетело, но пока не возвращались, и уже высказывались предположения, что они греются в одиночку, забыв о товарищах. Молодые комарихи ругались между собой, выясняя, кто первый, только непонятно было — где «первый», а старые, собравшись в кружок, делились опытом. В центре разместилась почтенная тучная дама с помятым крылом и сломаной ногой. Она вещала:
— Самая бе-з-зопасная еда, мои милые, это — обле-з-злые кошки и собаки. У них следует опасаться только з-зубов, так ска-з-зать. И вся прелесть в том, что з-зубами они не ве-з-зде могут достать. К тому же, как и-з-звестно, всегда можно смешаться с блохами, з-затеряться в шерсти и наесться, что на-з-зывается, как в лучшем ресторане. Но кошек и собак на всех не хватит, так ска-з-зать. Они достануться тем, кто прилетел раньше. Итак, голубушки, вы ра-з-зобрались, кто первый?
В ответ раздался оглушительный писк. По крайней мере половина сидевших под столом комарих уверяли, что каждая из них — первая.
— Понятно, — сказала почтенная комариха. — Остальным достануться люди. И это, что на-з-зывается, две большие ра-з-зницы. Старайтесь подлетать с-з-зади и держаться подальше от головы. Это бе-з-зопаснее. Голову они особенно берегут. Не жадничайте. И, душеньки, все время следите з-за руками. З-зубы у людей бе-з-зопасны. Но все равно — в живых, так ска-з-зать, остануться только самые способные.
— Простите, пожалуйста, — не выдержал Кротя, — зачем вам так рисковать. Вокруг столько еды. И крошки, и зелень всякая, и цветы — они внутри такие сладкие. Неужели люди вкуснее?
— З-значительно, молодой человек, зе-значительно, — ответила комариха. — А вы, собственно, кто? Идите-ко сюда. Я вас попробую. З-з-з…
— Нет, нет, что вы! Я несъедобный. Я — Кротя.
— А, ну-ну, — недоверчиво протянула комариха.
Кроте как-то сразу расхотелось продолжать разговор, и он отправился искать Муху. Она сидела на размокшем куске сахара, увязнув в нем по колени и с наслаждением чавкала.
— Муха, летим домой. Уже рассвет.
— Не ш-шобираюсь. Ш-штолько вкуш-шной еды! — прошамкала Муха с набитым ртом. — Я вообще тут ош-штанусь. Вш-шего хорошего.
Вдруг мимо них, прижав для скорости лапки к животу, пронеслись две мухи. Следом — еще и еще. Видно было, что они торопились изо всех сил.
— Три коз-за! Три коз-за! — кричали мухи.
Это произвело на Муху сногсшибательное действие. Она забарахталась в сахаре, вытягивая увязшие лапки, и быстро-быстро замахала крыльями, явно намереваясь взлететь. Кротя едва успел забраться ей на спину. Но тут сверху послышалось странное жужжание. Очень громкое и совсем не мушиное. Муха замерла и присела как можно ниже.
— Три коз-за, — прошептала она. — Щ-щас съест. Я много раз-з видела из-з окна, как она ест мух.
Над ними зависла необыкновенной красоты стрекоза:
— Привет, малыш! Ты прехорошенький. Но, кажется, несъедобный. Как жаль! — проговорила она капризно, глядя на Кротю. — Ах, эта охота начинает меня утомлять. — Стрекоза вытерла лапкой рот и, блеснув царственными крыльями, исчезла.
Тихо подвывая и пришептывая что-то вроде «ой, бж, бж мой», муха выбралась наконец из сахара и стремглав понеслась домой.
Кротя думал, что Муха больше никогда не захочет улетать из комнаты, но за день она так проголодалась, что еле дождалась вечера.
— Главное, з-зверек,- наставляла Муха Кротю, когда они пролезали под дверью, — не з-залезать в еду з-з ногами.
Кто з-з ногами не з-завяз,
Тот вз-злетит по счету раз-з.
Кто з-застрял в еде по брюхо,
Не успеет стать старухой.
И з-з такими мы не друж-жим —
Он не друг, а чей-то уж-жин.
Вот так-то, малыш!
С тех пор они с Мухой каждую ночь где-нибудь странствовали. А днем Кротя ни на минуту не отходил от Ботинок, чтобы не потеряться. Даже если Ботинки на весь день оставались дома. Но однажды случилось вот что.

Немножко колдовства, или Палка с хвостиком
Прекрасным солнечным утром, когда Кротя только проснулся и, по обыкновению, приводил в порядок свои транспортные средства, он вдруг услышал, что кто-то пищит тоненьким голосом: «Ай, ай, ай, помогите!». Этот голос ни откуда не доносился. Он был как будто у него внутри. В голове. Кротя не удивился. Он сразу вспомнил, как Самый Старый Кротя говорил, что если попадешь в беду, то все кроти, которые окажутся неподалеку, сразу об этом узнают, почувствуют, что их зовут, и обязательно придут на помощь. Еще он говорил, что это бывает редко, потому что кроти сами могут выпутаться из любой ситуации. Но все же бывает. «Если вы услышите, как ты без слов, что вас зовут, — говорил он, — вы сами будете знать, что делать. Этот талант есть у всех кроть». И, как всегда, добавил: «Потому что все вы очень способные». Хотя в этом и так никто из кроть не сомневался. Даже совсем малыши, которые еще бегали на четвереньках, знали, что у них 17 способностей и 5 талантов. Способности — это то, что есть всегда и у всех. Например, все кроти могут с кем хочешь разговаривать, что хочешь есть, или вообще не есть, а сами несъедобные, они живут, сколько хотят, спят тоже, сколько хотят, хоть даже вообще нисколько, знают то, чему их не учили и т. д. А таланты — это то, что вдруг обнаруживается, когда очень понадобится. Вдруг получается летать, или колдовать, или слышать далекие-далекие звуки, или моментально оказаться в каком-то совсем другом месте, хоть даже на другой планете. Эти четыре таланта есть у всех, правда, с ними надо еще научиться обращаться. А вот пятый талант — у каждого свой, и никто не знает, в чем он и когда проявится.
Кротя был еще маленький, и пока не все свои таланты успел обнаружить. Но когда откуда-то издалека до него донесся зов о помощи, он сразу почувствовал, что нужно делать. Нужно срочно отправляться на пляж под девятый грибок и помочь Кроте-Тихоне, который там попал в беду. На Ботинки рассчитывать не приходится — они хоть и лучшее в мире транспортное средство, но в последнее время странно себя ведут — ходят, куда хотят, а то и вообще никуда не ходят. К нужному месту на них уж точно не приедешь. Значит, надо просить Муху.
Муха еще дремала неподалеку.
— Просыпайся, уже утро, — сказал Кротя и подергал ее за крыло. — Нам надо срочно лететь на пляж. Там у Тихони что-то случилось.
— Крошки просыпались? — спросила Муха радостно и взглянула на Кротю такими ясными и блестящими глазами, как будто и не спала.
— Да нет…
— Что, неуж-жели весь ж-жавтрак на пол упал?
— Не в этом дело. Точно я и сам не знаю, что случилось, но нужно помочь.
— Ж-жавтрак — это лучшая помощь моему ж-желудку!
И если уж-ж мы мож-жем,
А мы, конечно, мож-жем
(Не дохлые мы все ж-же),
Мы с радостью помож-жем!
Напевая, точнее жужжа что-то подобное, Муха наскоро чистила крылышки. Не прошло и минуты, как они отправились в путь.
На месте происшествия — около грибка собралось уже много кроть. Столько родственников сразу Маленький Кротя видел только в детстве. И все собравшиеся были заняты одним — они старались вытащить Кротю-Тихоню, Который Живет На Пляже, из-под придавившей его большущей палки. Дело явно не шло. Нечего было и думать, что кротям удастся сдвинуть ее с места, то есть с Тихони, вручную. Все были расстроены. Тихонина мордочка, которая виднелась недалеко от среднего сучка, была очень грустной. Он ничего не говорил — да и что тут скажешь — только извинялся перед вновь прибывшими за беспокойство.
— Ничего, ничего, — сказала Муха. — Мы очень рады.
И с головой зарылась в арбузную корку.
Подобные происшествия случаются в жизни кроть очень редко. Потому что не только люди, но и вообще ничего живое — зверь, там, или дерево, на них не может ни наступить, ни упасть. Даже листочек, пока он еще не засох, покружит, покружит над головой и падает рядом. Вот с сухими листьями или палками дело обстоит хуже — на них колдовство не действует. Но и без колдовства, чтобы ни с того ни с сего на голову что-то свалилось, — это совершенная редкость. И вот — пожалуйста!
Потому нет ничего удивительного, что кроти немножко растерялись. Наконец на огромном керзовом сапоге прибыл Очень Старый Кротя. Все обернулись к нему. Он обошел вокруг палки, засунул в рот конец шарфа, с которым не расставался даже летом, и глубоко задумался. Кроти притихли и с уважением смотрели на него. Тихоня даже боялся шмыгать носом, из-за чего ему пришлось часто-часто облизывать верхнюю губу.
Изжевав достаточно, как ему показалось, один конец шарфа, Очень Старый Кротя принялся за другой. Кроти не шевелились. Наконец и с другим концом было покончено. Очень Старый Кротя сосредоточенно посмотрел на палку и сказал:
— Надо колдовать. Раз мы не можем эту палку поднять — пусть она сама улетает. Опытные колдуны тут есть?
Никто не отозвался.
— Плохо. Одному мне, боюсь, не справиться. Попробуем все вместе. Я начну, а вы помогайте. Наколдуем ей крылья. Раз-два, начали!
И на палке стали расти крылья. Воробьиные и вороньи, комариные и пчелиные, больше всего было крыльев бабочек и одни — точь-в-точь как у мухи. Крылья бешено махали во все стороны. Песок разлетался веером. Но палка не двигалась.
— Стоп! — Скомандовал Очень Старый Кротя. — Не вышло.
Крылья замерли.
— А если у нее вырастут ноги, может она захочет пойти погулять? — робко спросил кто-то.
— Молодец! — похвалил Очень Старый Кротя. — Пусть у нее будут ноги! Сосредоточились. Начали!
Маленький Кротя перебрал в уме всех, кто быстро бегает, и решил, что самый подходящий — мышонок. Он видел его вчера. Тот исчез в мгновение ока — Кротя даже не заметил, где его норка. Кротя сосредоточился и с ужасом заметил, что вместо мышиных лапок у палки на конце образовался мышиный хвостик. Серенький и тонкий. Но, кажется, этого никто не заметил, потому что перед глазами мелькали выросшие всюду самые разные ноги. Все заволокло пылью. И над этой сумятицей, покачиваясь и вздрагивая, выростали, становясь все длинней, четыре металлические ножки от табуретки. Тихоню совсем придавило. Палка не двигалась. Вдруг даже непонятно чья нога вытянулась далеко назад и топнула что было силы по песку. Какие у нее были планы — неизвестно, но она наступила как раз на мышиный хвостик. Результат оказался впечатляющий — палка подпрыгнула, дернулась и рванула вперед. Вот уж действительно — со всех ног! И со всех крыльев. Потому что не прошло и секунды, а она уже летела по воздуху, со свистом набирая скорость. Еще мгновение — и она скрылась за горизонтом. Тихоня оказался на свободе.

Кротя так обрадовался, что запрыгал, захлопал в ладоши и вдруг заметил, что прыгает уж очень высоко. Прямо подлетает вверх. С остальными кротями творилось то же самое — они хохотали, вертелись и кувыркались в воздухе как сумасшедшие. А выше всех носился Тихоня. И светился, как маленькая лампочка.
— Летим ко мне в гости! — закричал он и кубарем покатился по воздуху, еще и подпрыгивая по дороге, как теннисный мячик на кочках.
Долго уговаривать никого не пришлось. Кружась, катясь и подпрыгивая в воздухе все кинулись следом. Забавнее всех летел Очень Старый Кротя. Он падал вниз головой почти до самой земли, а потом с удалым криком «ух!» закручивался штопором и взлетал выше всех. Шарф его несся следом, сворачиваясь спиралью.
Когда долетели до солнечного зонта, под которым жил Тихоня, веселья стало еще больше. Кроти скатывались с зонта, как с горки, — то по очереди, то большой кучей. И иголочки у всех светились разными оттенками голубого.
— Смотри, мама! — закричал какой-то малыш на пляже, — синие искорки катаются с горки!
— Синих искорок не бывает, — сказала сонно мама, не поднимая с лица газету — она загорала. — И никаких горок я тут вообще не видела.
Наконец кроти стали немного уставать. Маленький Кротя заметил, что Тихоня сидит посреди зонта, выставив вперед ладошки, и прощается с гостями. А кроти — то один, то другой подходят к нему, приставляют свои ладошки к его, он им что-то говорит и они… мгновенно исчезают. Кротя вдруг почувствовал, что больше у него не летается. Ему тоже захотелось подойти к Тихоне. Тихоня все еще светился. А у остальных иголочки постепенно стали тускнеть, приобретая обычный цвет. Кротя посмотрел на свои — они тоже уже почти не мерцали. Маленький Кротя подошел к Тихоне, растопырив пальчики и вытянув руки. Их ладошки встретились.
— Мой дом — твой дом, — сказал, улыбаясь, Тихоня. — Если ты не хочешь возвращаться к себе домой, если тебе там неинтересно или плохо, живи у меня. У меня лучший дом на свете. Оставайся.
И тут Кротя вспомнил свой дом на ступеньке, свою замечательную кровать. И ему сильно-пресильно захотелось домой.
— Спасибо, Тихоня, — грустно сказал Кротя. — У меня тоже лучший дом на свете. И я очень хочу туда вернуться. Но…
Кротя не успел договорить. Он почувствовал, что куда-то проваливается. От неожиданности Кротя зажмурился. А когда открыл глаза, не было вокруг ни песчаного пляжа, ни моря, ни других кроть. А сам он сидел на своей ступеньке, о которой только что так мечтал.
— Ой, — изумился Кротя. — Кажется, я волшебным образом оказался дома. Без Ботинок?! Вот так чудо!
На ступеньке вроде ничего не изменилось. Мимо по-прежнему то туда, то сюда, проходили разные ботинки. Слышался шум машин. В углу темнел вход в кротину пещеру. Кротя даже разволновался. А вдруг там что-то плохое? Все-таки давно дома не был. Но все оказалось в порядке. Только очень пыльно. Кротя с ощущением полного счастья растянулся на своей любимой кровати. И вдруг вспомнил про Муху.
— Я же с Мухой-то не попрощался! Она же будет беспокоиться. Искать меня.
Радость померкла. Кротя растерялся. Он представлял, как бедная Муха кругами летает над пляжем, разыскивая своего друга. Кроте стало ужасно стыдно. Он просто не знал, что делать.
— Все бы на свете отдал, самую свою любимую вещь, только бы увидеть опять Муху! — воскликнул он с отчаянием.
Не успел он договорить, как совершенно одновременно произошли два события. Первое — любимая кротина кровать вдруг исчезла, а сам Кротя оказался на полу. Второе — в дверях показалась Муха. Она вертела головой, явно пытаясь хоть что-то разглядеть в полумраке.
— З-здесь темно, как у обж-жоры в ж-желудке, — сообщила Муха.
Она сделала несколько осторожных шагов вперед. Проход освободился. В комнату с улицы проник свет. И она увидела Кротю.
— З-замечательно! Я тебя вез-зде ищу, а ты вот куда з-забился! Что ты делаешь в этом з-закоулке?
— Муха! Ты здесь! Вот это да! Сегодня самый волшебный день в жизни! Как ты здесь оказалась?
— Если даж-же бы я з-знала,
Я бы в ж-жиз-зни не сказ-зала.
З-залезай ко мне на спину и полетели домой. Мне з-здесь не нравится. З-здесь холодно, — нетерпеливо прожужжала Муха.
Кротя пытался сообразить, как бы объяснить Мухе, что он уже и так дома. Но Муха не давала ему сосредоточиться. Она вдруг начала мелко дрожжать, бормоча: «З-заманили в з-западню. Раз-збойники! З-зима тут у вас. Нехорошо».

Похоже, Муха была права. Кротя только сейчас заметил, что погода совсем зимняя.

— З-замерзаю, — сообщила Муха каким-то чужим, механическим голосом. — Вз-злет з-запрещаю. До весны в самую дальнюю щель з-заползаю, — с этими словами Муха проковыляла в угол комнаты, подогнула лапки, уткнулась мордочкой в пол и затихла.
Кротя услышал мерное посапывание. Муха спала.
Он подождал немного — может, проснется. Муха не просыпалась. Кротя пожал плечами и пошел на ступеньку посмотреть, не видно ли где-нибудь его кровати.
Кровати не было. Зато в воздухе кружились снежинки. От такой новости Кротя забыл обо всем на свете. Он стоял и любовался их неспешным полетом. А когда стемнело, пошел спать. Тихонько, чтобы не разбудить Муху, он устроился в другом углу и, засыпая, решил, что вернулся домой, как раз во время, — тут теперь столько интересного будет. Зима ведь!

Снежинка
Как-то раз Маленький Кротя шел по снежной тропинке, узенькой, как ниточка. Было у него несколько таких тропинок. Он их сам протоптал. Они расходились в разные стороны от его жилья. Но в эту сторону он не ходил уже несколько дней, и теперь с удивлением отмечал, как много вокруг переменилось. Появились новые сугробы и ямки, воробьиные следы, веточки, соринки.
— А это что такое? Похоже на пещеру, — снежных пещер Кроте еще ни разу не приходилось видеть.
В пещеру вел узкий проход, который спускался вниз, под снежный холм.
— Там, наверное, кто-нибудь есть, — решил Кротя. — И этого кого-нибудь надо посмотреть. Может быть, он — жук? А может быть,  мышка? Или вообще какое-то зимнее чудо?
Кротя уже шел по проходу и вдруг в нерешительности остановился. Кого-нибудь всегда интересно посмотреть, но если он не любит гостей? Подумав так, Кротя быстро-быстро пошел обратно. А если любит? Кротя остановился и некоторое время стоял в раздумье, поворачивая головку то вправо, то влево. Наконец все же решился и зашагал в пещеру.
В пещере было светло. Снежные стены, пол, потолок — все лучилось бело-розовым светом. Кротя дошел до поворота и, осторожно заглянув за угол, увидел большую комнату — тоже снежную. Стены из ледяных зеркал таинственно мерцали. А посреди комнаты… Сначала Кротя подумал, что это звезда, которая почему-то здесь поселилась, — вместо того, чтобы светить в небе. Но это была не звезда, а огромная, необыкновенной красоты Снежинка. Она молча смотрела на Кротю темно-синими глазами. Кротя смутился.
— Вы такая красивая, — сказал он. — Я на вас полюбуюсь, ладно?
— Какой странный! Любуйтесь, конечно, — проговорила надменно Снежинка, — я, например, только этим целые дни и занимаюсь. Смотреть на себя так приятно, — и она чуть-чуть повернулась, сверкая всеми своими лучиками. И ледяные зеркала заискрились в ответ множеством огоньков.
Долго-долго смотрел Кротя, как вспыхивают и переливаются чудесные лучи. Пока не устал.
— Вы самая ослепительная красавица на свете, — восхищенно сказал Кротя. — Но почему вы здесь, в этой пещере? Давайте пойдем на улицу. Там же интересно!
— Не пойду, не пойду, — закапризничала Снежинка. — Ни за что не пойду. И вообще, я вспомнила: я тут скрываюсь.
— От кого?
— От сосулек. Ах, вы не знаете! Они такие хищники. Наверно, и сейчас притаились где-нибудь неподалеку целой стаей.
— Путаница какая, — удивился Кротя. — Сосульки притаились! Разве так бывает?
— Ну ничегошеньки вы не понимаете! — Снежинка подошла ближе и заговорила шепотом. — Ведь сосульки питаются снежинками. Видели, как они на крыше висят? А рот какой у них — видели? Они его к самому краю крыши приставят и ждут, пока снежинки растают и… прямо к ним в пасть. Ах, мне так страшно!
— Бедняжка, — Кротя чуть не плакал. — Неужели вы теперь никогда отсюда не выйдете?
— Не смейте меня жалеть, — рассердилась вдруг Снежинка. — Я этого не выношу! Неужели вы не видите, что я очень занята и мне некогда разгуливать по улицам. Вот любуюсь! — и она повернулась несколько раз перед самым большим зеркалом. — А на улице чем мне заняться?
— На улице, — Кротя задумался, — на улице все будут вами любоваться. Нельзя же прятать такую красоту в сугробе. А туда, где сосульки, мы не пойдем. И я буду Вас охранять.
Снежинка сделала вид, что серьезно думает, лукаво взглянула на Кротю и проговорила:
— Ну хорошо. Не сводите с меня глаз. Только отойдите подальше. Как бы мне не сломать о вас мои замечательные лучики. Противный коридор — он такой узкий, — с этими словами Снежинка плавно поплыла по воздуху.
— Сосулек не видно, — сообщила она радостно, остановившись на кротиной тропинке. — И вы были правы, как мило: все смотрят на меня! Даже дома остановились полюбоваться. И деревья. А машины как мчатся, чтобы увидеть меня! И птицы летят. Одно только плохо — пахнет весной.
— Чего же тут плохого? — удивился Кротя. — Весну все любят.
— Вы просто невыносимы, — голос Снежинки дрожал от гнева. — Или вы нарочно хотите меня обидеть? Как можно любить чего-то, кроме меня? Посмотрите, посмотрите, какая я! — Снежинка повернулась сначала в одну сторону, потом в другую. — Я вся свечусь. А вон тот лучик — самый длинный. Обратите внимание. Да куда же вы смотрите? Вот спрячусь, и не увидите меня больше. Сразу заплачете.
— Не надо, пожалуйста, не прячьтесь. Я не хотел вас обидеть. Просто там, в снегу, кто-то шепчется. Вот я и прислушался.
— Сосульки! Сосульки подкрадываются! — закричала Снежинка. — Какой ужас! Сейчас упаду в обморок!
-Нет, это точно на сосульки, это кто-то совсем другой, — успокоил ее Кротя. — Наверное, лучше подойти поближе и все разузнать. Что же зря падать.

Травинка и одуванчик
Кротя и Снежинка подошли к небольшому сугробу. Шепот стал слышен яснее.
— Ты спишь? — говорил один голос, тоненький и нежный.
— Просыпаюсь, — отвечал другой, немного хриплый.
— Наконец-то будет с кем поговорить. А то я совсем соскучилась.
Другие семена вокруг еще все спят. Как ты думаешь, скоро мы вырастем?
— Наверно, скоро. А ты кто?
— Я — Травинка. А ты?
— Одуванчик.
— А вот это Ромашка. Никак не просыпается. Она осенью издалека прилетела. Наверное, очень устала. Но обещала, когда отдохнет,  нас удивить. Говорила, что будет красавицей.
— Послушайте, послушайте, — оживилась Снежинка. Они обо мне говорят. Ведь красавица — это я!
— Ш-ш-ш, — Кротя приложил пальчик к губам.

Из под снега опять донеслись тихие голоса:
— Никогда не видела красавиц, — говорила мечтательно Травинка. — Какая она, красавица?
— Не знаю, — ответил Одуванчик. — Я ведь тоже только осенью родился.
— Ромашка рассказывала, что будет, как и ее мама, похожа на сне… сже… снежу… — на букву «ж» начинается. А, вспомнила! На снежуку. Нет, на снежинку. Точно-точно. Они с неба падают. В конце осени. Я их видела.
— Ну вот! Конечно, они обо мне говорят, — закричала Снежинка. А кто это — ромашка? Покажите мне ее скорее! Она, правда, на меня похожа?
-Ну, может быть, что-то есть общее, — с сомнением проговорил Кротя. — Ромашка — это цветок. Они летом цветут. А сейчас их нет. Потому что зима.
— А что такое — лето?
-Лето… Ну, оно бывает после весны.
— Разве бывает что-нибудь после весны? — удивилась Снежинка. — Весна — это же конец. Все живут до весны, а потом тают. И снежинки, и лед, и снег. Даже сосульки.
-Как раз лето и бывает, — заверил ее Кротя. — Сам видел. Потом расскажу. А теперь послушаем еще, что семена говорят.
-Как ты думаешь, долго нам еще спать? — шептала Травинка.
-Наверное, нет, — отвечал Одуванчик. — Птицы поют о весне, земля стала теплая, вкусная. Я толстею. Скоро я буду совсем другой. Не знаешь — какой?
-Нет, не знаю, — вздохнула Травинка. — Надо спросить дедушку Корня. Он старый-старый. Все знает.
-У меня тоже будут корни, — похвастался Одуванчик. — А этот дедушка чей?
-Тополиный. Говорят, сын его Тополь такой большой, что все небо закрывает.
— И я, наверное, такой буду, — важно сообщил Одуванчик. — Дедушка Корень, а дедушка Корень, проснись! Скоро весна, а ты все спишь. Какой я буду, а?
— Хто шумит? Хто усех будит? — проговорил хриплый спросонок старческий голос. — У, пострелята, баловники. Ударят морозы — что будете делать? Не время еще. Зима. Спать надо.
-Да сколько же можно спать, — заторопились, перебивая друг другу Одуванчик и Травинка. — Спали, спали — и опять спать? Наверх пора, к солнышку.
— Опять — двадцать пять каменьев. Ну что там наверху хорошего? — зевая, проговорил старый Корень. — Вот молодежь! Все наверх да наверх. А там, может, горе одно. То каменья, то колесы, то наступють на тебя, то наедуть. То еще канавы копать возьмутся. Или вовсе выдернут — корней не соберешь. А тута, в глуби-не, — тяпло, сыро и нихто не обидит.
— Дедушка, миленький, ты не знаешь. Ты лучше у сына своего спроси, что там наверху. Он высокий. Ему далеко видно.
— Усе я знаю, — строго сказал Корень. — А сына из таких глупостев не стану тревожить. Зима ведь. Захворает, неровен час, через ваше любопытство. Сам скажу, чаво там. Ну, там небо, стал быть, солнышко. Тополя другие стоят — сыночку моему братья, и тополята — дети его. Внучата, значить, мои. Гусеницы, мерзавки мелкие, — это конечно. Жуки туда же. Птички — обязательно. Усе как полагается.
— Интереесно. Скорее бы наверх, — мечтательно протянула Травинка.
— Люди тама еще, — нехотя добавил старик Корень.
— Это кто такие?

— Да навроде жуков. Ростом только побольше. А сображают поменьше.
-Кусачие?
-Кусачие, нет ли, не знаю. А припоминаю такой, к примеру, случай. Весен двадцать назад. Я помоложе был. И сын мой только в силу входил. Лето, значить. Солнышко. Дождик прошел. Одно слово — красота. Да и наверху, чую, все радаваются. И вот — слышу: топ-топ — человек, стал быть, идет. Махонький, кажись. Потому как — шаги легкие. Остановилси неподалеку. Тоже радуется, думаю. А он… Постоял-постоял… Что ему примерещилось — не знаю. Только слышу — ветки наши скрипят. Наверх, охальник, полез. Сын мой, конечно, крепится, держится, как может. Да ведь молодой еще. Веточки тоненькие, слабые. Подмогнул бы ему — не знаю как. Ствол держу. Он трясется весь, гнуться начал. Вот-вот обломится. А этот, безобразник, лезет и лезет. Жук — тот сображает. Ежели ветка его не выдержит — ни за что на нее не поползет. Человек — дело другое. Лазить уже может — сображать еще нет. Ветку-то и обломил.
— Ах! — вздохнули Травинка и Одуванчик.
— А красавица была ветка. Ух, хороша! Листочки шелковые. Третий год ей шел. Кормилица. Мы уже и внучат с нее ждали. Да, видать, не судьба! Обломил — и ушел. А ветка на земле осталась. Все братья тополя о нас горевали. Особенно, конешно, ветку оплакивали. Сперва-то утешали ее. Мол, ничего. Мы — тополя, сильные, у тебя новые корни вырастут, еще лучше. Деревом станешь… Только не выросли. Маялась, маялась, и засохла вся. Да и сын мой после этого заболел. Рана от ветки долго не заживала. Еще и сейчас иногда ноет.
— Зачем человек это сделал? — заплакала Травинка.
— Человек-то? Хто ж его знает. Я его не раз спрашивал. Он и теперича тут часто ходит. Побольше стал. Да только он совсем без понятия. Не слышит, не отвечает. Так-то вот. Сидите лучше тихо. Успеете еще. Снег сойдет — я вас сам разбужу. Спать.
— Грустно, — сказала Снежинка. — Ветку жалко. Тоже была красавица. А я-то думала, я одна такая необыкновенная. Вот и Ромашка тоже. Расскажи мне про цветы. Про лето.
И Кротя рассказал о том, какие бывают цветы, и что такое листья, о зеленой траве, о блеске и журчании реки, освободившейся ото льда, о разных букашках — гусеницах, жуках (нет, они совсем не похожи на людей, хотя тоже умеют ползать и лазить), о летних грозах… Снежинка слушала и не могла поверить, что это бывает. Она совсем забыла, что все должны ею любоваться, и изо всех сил пыталась представить зеленую лужайку. Даже позеленела от усердия.
— Смотрри, смотрри, какая кррасота вон там зеленеет. Пойди, укрради. В хозяйстве прригодится! — закричала ворона своему мужу. Она сидела неподалеку на столбе и прихорашивалась.
— Карр — карр — карр! — откликнулся ворон с крыши. Что означало: глупости, там просто снег.
Когда стемнело, Кротя и Снежинка разошлись по домам и договорились встретиться завтра. Но завтра у Кроти было много дел. Потом начались метели. Так со Снежинкой они больше и не увиделись. Наверно, она улетела с метелями на север — решил Кротя.
А в самом конце зимы, когда снег начал таять, везде появилась уйма сосулек. Раньше Кротя относился к ним совершенно равнодушно. А теперь смотрел с опаской. «Вдруг кто-нибудь из них все-таки съел Снежинку», — думал он иногда. Однажды он даже хотел спросить про нее. Но сосульки не захотели с ним разговаривать. Под перезвон капели они распевали, вися на крыше:

Мы — носатые сосульки
Прицепились к штукатурке,
Веселеем и толстеем,
Никого не пожалеем.
Вот немного подрастем
И на вас мы упадем!
Ап-чхи!
Кроте сосульки не очень понравились. И когда на следующий день они куда-то пропали, он совсем не расстроился. Тем более, что вокруг было столько интересного. Из-за далеких морей и лесов шла весна.

© Ольга Кузнецова