Ольга Кузнецова «Приключение Кроти». 1-я часть

Сегодня у нас теплая сказка, даже, скорее, целая повесть!

На новом месте
Однажды на ступеньке старой каменной лестницы в центре большого города поселился Маленький Кротя. Сбоку над этой ступенькой была неглубокая щель, похожая на пещеру. Там Кротя и спал по ночам, свернувшись клубочком и спрятав остренький нос среди мягких синих иголок, похожих на блестящую шерстку. Днем Кротя никогда не сидел дома, потому что кроти больше всего на свете любят путешествовать: они ужасно любопытны. Без путешествий ну просто жить не могут, ведь вокруг столько интересного. Тем более на новом месте. Даже ходить далеко не надо. Не успел оглянуться — и пожалуйста: всякие чудеса начинаются.
Как-то утром Кротя вышел немного погулять. Но только он дошел до ближайших одуванчиков, как заметил, что собирается дождь. Вообще-то в дождь гулять неплохо. Забавно смотреть, как огромные водяные капли, с тебя ростом, шлепаются о землю, сплющиваются и расползаются в разные стороны. Но это — если капель мало. А в сильный дождь все-таки лучше куда-нибудь спрятаться. Потому что тогда ручейки превращаются в реки, а реки — в огромные потоки, и никогда не знаешь, куда такой поток может тебя занести. Так и потеряться недолго. B тот день дождь собирался нешуточный. А раз так, Кротя развернулся и поскорее пошел домой.
Подходя к дому он еще издали заметил, что на его ступеньке появилась какая-то круглая голубая штуковина, похожая на полу-раскрывшийся цветок. Кротя подошел поближе. Блестящая, твердая и совершенно неживая. Посередине в углублении — две дырочки. Что это и как оно здесь оказалось, Кротя не имел никакого представления. Но вещь была красивая. Кротя обошел вокруг, любуясь золотистыми крапинками, которые на краю сливались в сплошной сверкающий ободок. Не оставлять же такую красоту валяться на улице? Кротя уперся в гладкий бок руками, штуковина сдвинулась с места и легко заскользила по ступеньке. Без особого труда Кротя затащил ее к себе домой и очень довольный сел на пол, чтобы получше рассмотреть свою находку. Сверкающий ободок оказался как раз на уровне его носа.
— Хорошо, что у меня теперь есть такая красивая вещь, — порадовался Кротя. — Интересно только, зачем она мне?
Попробовал на вкус, на прочность, залез на нее с ногами, потоптался в серединке, и, примериваясь, лег, свернувшись клубочком. Лежать в углублении было очень удобно.
— Придумал! Это будет моя кровать, вот что это будет. Самая красивая кровать в мире.
Кротя еще немного повозился, устраиваясь, и сам не заметил, как уснул.
А в город тем временем пришло обыкновенное чудо. Начался дождь.
Это из-за него мороженое, которое несли домой некоторые послушные дети, размокло и превратилось в молоко. А непослушные Ваня с Дашей, которые поспешили съесть мороженое по дороге и как всегда перепачкались, прибежали домой с мокрыми, но зато чистыми мордочками. У серьезного дяди Володи с балкона ветром унесло ватное одеяло, и оно взмыло вверх, как зеленый орел, а потом вдруг обмякло, расстроилось от сырости и со звуком «шлёп» плюхнулось в лужу. Одновременно с ним в разные лужи в городе плюхнулись пять Свет, двенадцать Сереж, три Танечки, Алеша с Гошей (оба нарочно) и одна Татьяна Максимовна (конечно ненарочно). У Светланы Васильевны опять протекла крыша, и опять над плитой, и опять в тот момент, когда она варила варенье из груш. Светлана Васильевна решила, что это перст судьбы и обещала сама себе, что больше переводить груши на варенье не будет. Все, кто шел по улице с зонтами, промочили ноги. А те, кто шел без зонтов, промочили еще руки, голову, живот и спину. Федор Феодосьевич не промочил ничего, потому что он был с зонтом, в плаще с капюшоном и болотных сапогах. У абсолютно всех лягушек в окрестностях города, даже у самых пожилых, улучшилось настроение. Насекомые, птицы и звери восприняли мокрость каждый по-своему. Деревья и травы наелись, наконец, досыта, что удается им нечасто. А гордые и изнеженные комнатные цветы смотрели на них с завистью сквозь мокрые оконные стекла. По улице, на которой жил Маленький Кротя, ехала поливальная машина и поливала залитую дождем дорогу.
А Кротя спал и улыбался во сне. Ему снился любимый сон. Сон про город его детства.
Это самый древним город на Земле. Он стоит высоко в горах. Когда-то очень давно, когда Земля еще не обзавелась ни морями и реками, ни травами и деревьями, ни зверями и людьми, а были на ней только песок, камни и горы, с неба вдруг стали падать бледные голубые звездочки. Некоторые завалились в щели и трещины, закатились в пещеры, некоторые затерялись в песке, застряли под камнями, некоторые расшиблись и погасли. А некоторые отлежались, отдышались, засветились, ожили, встали на маленькие ножки, ручками расправили помятые иголочки, скрестили на животе две лапки и стали с любопытством поводить из стороны в сторону своими длинными черными носиками. Черный хохолок на голове храбро топорщился. Два черных глазика смотрели на мир доверчиво и серьезно. Так появились кроти. Когда утром из-за края Земли выглянуло Солнце, оно увидело, как, пробираясь среди камней, то там, то здесь шагают невиданные создания. Солнце протянуло каждому лучик. И кроти заулыбались в ответ, закивали, вежливо здороваясь. А потом пошли дальше. Каждый в свою сторону. Только один кротя, очень мудрый, никуда не пошел. Он остался строить Город. Потому что знал — пройдет время, и они вернутся. А возвращаться лучше всего домой.
Построенный им в горах Город стоит до сих пор. И до сих пор, провожая в путь молодежь, Самый Старый Кротя знает — они вернутся. Вернутся, чтобы посадить в Волшебном Солнечном Саду дерево, и чтобы однажды утром среди его листьев найти своего малыша-кротю.
Даже во сне Маленький Кротя знал, что и он обязательно вернется туда, в свое счастливое детство, в свой Город. Иначе просто не бывает. Поэтому просыпаться было совсем не грустно. Да и что грустить, когда вокруг случаются всякие интересные вещи! А иногда даже и приятные. Вот кровать обнаружилась, и лежать на ней — одно удовольствие. Вот шум на улице. И слушать его тоже приятно. Тарахтят, фыркают и что-то шепчут толстыми шинами автомобили. Стучат довольным басом ботинки. Часто останавливаясь, задумчиво шаркают калоши. Громко тараторят туфли на каблуках. Лихо проносятся, попискивая на поворотах, кеды. Уютно возятся, неохотно расставаясь с каждой, ступенькой, маленькие сандалики. Кто-то что-то спрашивает, кто-то что-то отвечает. И вдруг… Сначала далеко, потом все ближе: «Вырщ, вырщ, вырщ». Что это?
Кротя, как лежал клубочком, так и скатился с кровати. Быстро вскочил на ноги встряхнулся, отчего стал похож на светящийся синий шарик, а примятые иголки на боках и спине сразу распрямились, потом, наскоро приводя себя в порядок, вытер обе лапки-лазилки о черный хохолок на затылке, и опять, как положено, прижал их к животу, спрятав среди иголочек, потом отряхнул хохолок ручками-держалками, подул на обе ладошки и потер ими мордочку, впрочем, она так и осталась черная, как была, потом несколько раз подпрыгнул, сильно топая. Это называлось «вытряхнуть пыль из всего огранизма»… Вырщканье слышалось прямо за дверью (сказали бы мы, но никакой двери у Кроти не было). Переведя дух и стараясь быть осторожным, Кротя вышел на ступеньку. «Шлеп» — что-то сильно толкнуло его, и он кубарем влетел обратно.
— Кажется, я слишком поторопился, — подумал Кротя, выставляя наружу только кончик носа и один глаз — С чем, интересно, я столкнулся?
По ступеньке туда-сюда шастало что-то черное и не то чтобы лохматое, а какое-то ветвятое. Шастало и вырщкало.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Кротя.
— Ето што еще-ще-ще за насекомый? — проворчало черное ветвятое, не останавливаясь.
— Я не насекомый. Я — Кротя. А Вы кто?
— Я-то? Да метла и все. Ты откедова тут взялся-зялси-зялси?
— Я не взялся, я теперь тут живу. Спал вот. На кровати.
— Нашел место-есто-есто.
— А откуда Вы знаете, что — нашел?
— Почему, насекомый, старшим грубишь-ишь-ишь?
— Нет, я и не думал даже грубить, просто я удивился, откуда вы знаете про кровать. Понимаете, я прихожу, а она тут, такая красивая, голубая.
— А ну покажь-ажь-ажь, — и метла без размышлений запустила в щель два черных прута, поскребла и вымела на ступеньку Кротину кровать.
— Не надо! — крикнул Кротя.
Но было уже поздно. Впрочем, Метла кажется не собиралась делать ничего плохого. Она подвигала кровать из стороны в сторону и вдруг начала подпрыгивать на одном месте.
— Ах-чих-чих, ах-чих-чих, ах-чих-чих! Ох. Давненько я так не смеялась. Ето иде кровать-то? Ето ж пуговица. Я ентих пуговиц тебе целый воз намету, придумал тоже — «кровать»! Вот насекомый! Ну ничё, ничё, не тужи. Кому пуговица, а кому кровать. Посторонись-ка. Я тебе твою мехбель на место поставлю.
Она аккуратно задвинула пуговицу обратно в щель, и стала мести дальше.
Когда Метла перебралась на другую ступеньку, Кротя облегченно вздохнул, — все же ему очень не хотелось расставаться со своей находкой. Пусть даже она не кровать, а пуговица.
Кротя вспомнил теперь, что похожие штуки часто видел у людей. Они растут в самых разных местах. Если бы еще знать — зачем? И почему отрываются? Может, это как семена, например, у одуванчиков? Потом из пуговицы человек получится? Кротя с опаской заглянул в комнату. Кровать-пуговица пока была все такой же, без признаков очеловечивания. А может — это как шерсть у зверей? Состарилась — и полиняла?
— Про пуговицы необходимо все выяснить. И немедленно, — решил Кротя. — Нужно спросить у Метлы.
Кротя выбежал на ступеньку.
— Госпожа Метла! — кликнул он как можно громче. — А зачем пуговицы?
Вырщканье прекратилось. Метла серьезно посмотрела на Кротю и строго сказала:
— Для мусора. Зачем же еще-ще-ще. Давай замету-мету-мету.
— Нет-нет, спасибо, — поспешно ответил Кротя. — ничего заметaть не надо.
И он поскорее юркнул к себе домой.
— Мусор так мусор, — подумал он. — Затo очень красивый. И спать удобно. И не мусор никакой, а лучшая в мире кровать. Теперь всегда буду на ней спать. А сейчас, пойду-ка я погуляю.

В гости — на крышу
Кротя шел среди яркой весенней зелени в очень хорошее место — в Старый Сад. Как раз вчера в этом саду начала цвести одна яблоня. К ней-то Кротя и отправился. Идти было довольно далеко. И пока он дошел, земля в саду успела почти высохнуть после дождя. Цветы на яблоне пахли необыкновенно. Со вчерашнего дня их стало значительно больше. Кротя сел под деревом и стал наблюдать за цветами. Ему хотелось увидеть, как они раскрываются. Вчера на яблоне их было всего двенадцать. А сегодня — не сосчитать. И с каждой к минутой становилось все больше. Кротя уже потерял из виду те три цветка, которые расцвели вчера самые первые. Знал только, что они вон на той толстой ветке.
— Какая старательная ветка, — подумал Кротя. — почти все свои цветочки уже раскрыла. А на других — где по одному, а где — вовсе ни одного.
Только Кротя хотел сказать ей, какая она молодец, как заметил, что в трубу старого деревянного дома напротив залезает маленькая тучка. Раз — и вся скрылась.
— Что бы это значило? — заинтересовался Кротя. — Сейчас узнаем.
Самый короткий путь на крышу — прямо по стене. Доски да ней старые, со всякими зацепочками. Очень подходящие для лапок-лазилок. Тex самых двух лапок, которые кроти, когда ходят, прижимают к животу, по если нужно куда-то лезть, то эти лапки вещь незаменимая. Они так крепко за все цепляются — никогда не упадешь. Кротя вспомнил, что в детстве, когда он еще бегал на шестереньках, ему очень нравилось висеть вниз головой. Это называлось «играть в дождинки». Взрослые Кроти ходят только на двух ногах. А лапками пользуются лишь изредка, в случае необходимости. Сейчас был как раз тот самый случай.
Не долго думая, Кротя встал на шестереньки и отправился в путь. Он довольно быстро преодолел полстены и только тут заметил, что впереди, у края трухлявой доски, виднеется очень подозрительная щель. Темная-темная. Страшная-страшная.
— А что это там внутри серебрится? Посмотрим, — решил Кротя.
Подошел поближе, засунул мордочку в темноту, стал шарить руками. И прилип. Он попытался освободиться, но ничего не получилось.
Вокруг никого не было видно.
— Отпустите пожалуйста , — сказал Кротя нерешительно.
Вместо ответа кто-то злорадно захихикал, а потом пропищал уже другим, тоненьким, голосом:
— Гаврюша, иди есть.
— Не хочу, — ответил капризно голос потолще.
— Гаврюша, иди скорее.
— Не пойду.
— Каша остынет.
— Не хочу кашу. Хочу комарика.
— Хорошо. Иди сюда. Дам тебе комарика.
— Тогда иду.
И из темноты показался большой паук. Он как будто плыл по воздуху. Нo, присмотревшись, Кротя увидел тоненькую ниточку, на которой висел паук.
— Такой ловкий, — с уважением подумал Кротя. — Не падает.
Паук остановился перед Кротей и стал удивленно его рассматривать.
— Ты кто? — спросил он наконец.
— Я — Кротя. А ты — Гаврюша?
— Гаврюша, конечно Гаврюша, — пробурчал паук. — Зачем безобразничаешь? Труд чужой не уважаешь, думаешь я для тебя паутину плел? Не для тебя, а для мух или комариков моих любимых. Если все тут будут прилипать, так никакой паутины не хватит. Уходи отсюда. Только еду пугаешь.
— Мне очень жаль, но я не могу уходить. Я прилип. А с кем ты разговаривал? С мамой?
— Нет у меня никакой мамы. Не знаешь, что ли, что пауки по одному живут. Это я с собой говорю. Играю. В Гаврюшу.
— Научи меня, — попросил Кротя. — Я ведь тоже один живу. Буду так играть, когда плохая погода.
— Очень просто, — начал охотно паук. — Плетешь паутину и сидишь в темном уголке, ждешь, пока в нее еда попадется. Когда попадется, говоришь, тоненько, как мама: «Гаврюша, иди есть». Потом отвечаешь: » Не пойду». Потом опять: «Иди». Потом: «Не пойду». И так, чем дольше, тем интереснее. Потом приходишь и ешь. Вдвоем конечно лучше играть, но можно и одному. Это я у мальчика научился. Он в этом доме раньше жил, и всегда так со своей мамой играл. А сейчас все уехали. Говорят, что дом скоро сломают. Поэтому у меня теперь всегда плохое настроение. Еще и есть хочется.
— Ты что, меня съесть собираешься, — заинтересовался Кротя. — Имей в виду — я несъедобный.
— Сам чувствую, что несъедобный. Всю игру мне испортил, паутину разорвал. Одни неприятности от тебя. Уходи, что ли. Починяться буду.
Кротя еще раз попытался высвободиться, и опять у него ничего не получилось.
— Знаешь что, — сказал он. — Ты меня вытащи и давай вместе на крышу сходим.
— Ну вот еще. Не умею я вытаскивать. Я только ловить могу.
— Жаль. А я в гости шел, к тучке. Она вон в той трубе живет. А теперь мне всю жизнь придется тут сидеть.
Паук, который совсем было уполз в свой угол, остановился.
— В гости, говоришь. Может и правда сходить? Я еще ни разу не ходил. Нy ладно уж. Вытащу.
Гаврюша, ворча, начал распутывать паутину и сматывать ее в клубок. Получалось у него замечательно ловко и быстро. Видно было, что ему это занятие очень нравится, а ворчит он только для виду. Наконец Кротя был свободен и они стали неспеша взбираться по стене. Через некоторое время паук спросил:
— Ты тут никого не встречал?
— Никого.
— Понятно. А на той стене ты был? — паук махнул лапкой вправо.
— Нет.
— Понятно. А ты вообще-то что тут делаешь? — паук подозрительно посмотрел на Кротю.
— Я же говорил. В гости иду.
— Понятно. А ты не врешь?
— Не вру. Зачем мне врать? Чудной ты какой-то.
— Поживешь тут, сам почуднеешь, — рассердился паук. — Хулиганы одни кругом, вот что.
— Где же это? — Кротя оглянулся.
— Везде.
— Много?
— Одного хватит. Увидишь еще. Явится.
— Кто явится?
— Сквозняк. Кто же еще? Налетит, задует. У меня от него ревматизм. Хулиган — одно слово. На северной стене живет. Он солнца боится, поэтому сюда, на юг, редко приходит. Все больше из-за угла выглядывает.
— Жаль, я бы с ним познакомился.
— Вот-вот. Так и возникают хулиганские компании, — злобно пробурчал паук. Он хотел что-то добавить, но тут кто-то прошепелявил совсем рядом:
— Шам ты хулиганская компания.
И из-за угла показалась толстая физиономия с завязанной щекой. Над ухом торчали клетчатые хвостики от платка.
— Сейчас как задую, если будешь обзываться, — пообещала физиономия.
— Ага! У тебя, хулиган, опять флюс! Очень рад, очень рад, — и паук ехидно засмеялся.
— Это и есть хулиган. Знакомься на здоровье, — сказал паук, обращаясь к Кроте.
— Мама, мама, он опять дразнится! — захныкал Сквозняк и скрылся за домом. Но тут же появился опять и с любопытством спросил:
— А кто это с тобой?
— Я — Маленький Кротя, Который Живет На Ступеньке, — представился Кротя.
— У тебя тоже ревматизм есть? — поинтересовался Сквозняк.
— Никого у меня нет, — ответил Кротя. — Я один живу.
— Ура! — закричал Сквозняк. — Значит поиграем. Приходи ко мне. Я на той стене гуляю. Сюда мне нельзя. Мама не разрешает. Тут солнце. Придешь?
— Обязательно, — пообещал Кротя. — Только не сейчас. Сейчас мы в гости идем.
— Меня мама никогда в гости не пускает, — вздохнул Сквозняк. — Она говорит, что в гости ходят глодать кости. А у меня зубы болят.
— Мне кажется, что эта мама заблуждается, — подумал вслух Кротя.
— Нигде она не заблужается, — обиделся Сквозняк. — Она вообще никуда не ходит. Я ее замучил. Я ужасный, непослушный и отвратительный ребенок.
Кротя с уважением посмотрел на него.
— Надо же, — сказал он. — С таким ребенком я еще не встречался. Обязательно приду к тебе поиграть.
Так, разговаривая, они взбирались все выше и выше. Сквозняк по одной стене, Кротя и Гаврюша — по другой. Неожиданно Сквозняк исчез. Гаврюша объяснил, что этот невоспитанный хулиган всегда уходит не попрощавшись.
Наконец, они добрались до трубы. Кротя вытер о хохолок лапки-лазилки, отряхнулся, попрыгал, подождал, пока паук почистит друг о друга все ноги, и постучал по трубе.
— Простите пожалуйста, — послышалось из трубы.
Кротя удивился и постучал еще.
— Извините, не сердитесь, я больше не буду, — опять донесся тоненький голосок.
Кротя вопросительно посмотрел на Гаврюшу.
— Ты не сердишься? — спросил он.
— Не больше, чем обычно, — проворчал паук.
Кротя обошел вокруг трубы, никого сердитого там не обнаружил и крикнул:
— Тут никто не сердится!
— А зачем же вы стучите? — спросили в трубе.
— Так полагается, когда приходишь в гости, — объяснил Кротя немного подумав.
— Ой, как неправильно! — с этими словами над трубой, показалась прехорошенькая Тучка, вся в белых кудряшках. — Мы, тучи, стучим только когда рассердимся. Правда я пока еще не умею стучать. Я маленькая. Взрослые тучи, знаете, как стукнут, как стукнут — гром стоит, — продолжала Тучка. — Всем плохим страшно. ОЙ! — И Тучка юркнула обратно в трубу.
— Я забыла вас спросить. Вы хорошие?
— Хорошие, — хором ответили Гаврюша и Кротя.
Кудряшки показались опять.
— А никого плохого не видно? — Тучка все еще не решалась выбраться наружу.
— Нет, — ответил паук. — Сквозняк куда-то делся.
Тучка наконец выплыла из трубы и опустилась рядом с ними.
— Понимаете, мне никак нельзя сердиться, — грустно сказала Тучка. — А если я вижу что-нибудь плохое, — я сержусь. И тогда — толстею, темнею. Вы наверно знаете, что бывает с большими синими тучами.
— Дождь бывает, — мрачно сообщил паук.
— А потом… — Тучка тихонько вздохнула.
— Ревматизм, — проворчал паук.
— Нет, — возразила чуть слышно Тучка. — Потом бывает, что туч не бывает. Были и нет. И солнышко… Я не хочу, чтобы со мной такое же случилось. Не хочу, чтобы меня не было,
— Понятно, — сказал Кротя. — Ты для того и в трубу залезла, чтобы случайно не увидеть чего-нибудь плохого, не. рассердиться не потолстеть, а всегда остаться такой, как сейчас.
— Молодец, хорошо придумала. Для паутины — самое подходящее место, — похвалил ее паук. — Тут и живи. Не вылезай. А то еще со Сквозняком встретишься. Он плохой-плохой. Хулиган.
Не успел паук это сказать, как из-за края крыши выглянул Сквозняк и засвистел.
— Прячься скорее, — замахал лапкой паук, повернувшись к Тучке.
Тучка послушно скрылась
— УЖ лучше не буду выглядывать, — сказал она испуганно. — А вы приходите завтра. Только обязательно. Еще поболтаем.
— Ишь, болтушка какая, — хмыкнул паук. — Нет чтобы поесть чего. Совсем я тут в ваших гостях проголодался. Пойду пocмотрю, не попалась ли в мою паутину какая-нибудь букашечка.
С этими словами Гаврюша вдруг упал с края крыши, но тут же повис на паутинке и быстро заскользил вниз.
— До свидания! — крикнул ему вслед Кротя. — До завтра!
— Хоть этот воспитанный попался, «до свидания» умеет говорить, — пробурчал себе под нос паук, не отвечая. — Жаль, что несъедобный.
А Кротя уже договаривался о правилах игры в обдувашки со Сквозняком. Решили так: сесть друг против друга и дуть. Кто другого сдует — тот молодец. Игра закончилась в одну минуту. Раз — и Кротя точно как паук полетел с крыши прямехонько к земле. Сквозняк еле успел подхватить его и аккуратно поставил на траву.
— С тобой совсем неинтересно играть, — сердито сказал Сквозняк. — Летаешь сразу. А дуть кто будет?
— Я дул, — огорченно оправдывался Кротя.
— Ты что, дуть не умеешь? Ладно уж, потом доиграем. Пошли лучше ко мне, — и Сквозняк нырнул в наполовину забитое фанерой подвальное окно. Там было почти совсем темно, тянуло холодом и пахло плесенью.
— Иди сюда, — позвал Сквозняк из темноты. — Я познакомлю тебя со своей мамой.
Сквозь мрак проступали какие-то неясные очертания. В углу кто-то был. Кротя почувствовал, что Сквозняк подталкивает его вперед.
— Вот, это моя мама. Мадам Сырость.
Что-то похожее то ли на тень, то ли на кусок темно-синей ваты, зашевелилось в углу. Кротя услышал скрипучий голос:
— Очень прият-ат-ат-ат апчхи, апчхи! — и еще много «апчхи». Кротя решил, что это никогда не кончится. Наконец мадам Сырость перестала чихать и в изнеможении вся распустилась, потеряв какую-либо форму.
— Очень приятно, должна была бы я сказать, — продолжала она, сморкаясь, — но мне теперь ничего не приятно. Вон,
— он уморил меня, — она кивнула в сторону Сквозняка. — У всех дети, как дети. A это что? Вечно он где-то носится, рук не моет, тапочки не надевает, игрушки не убирает, зубы не чистит. Как я несчастна, ах как я несчастна! — и она закашлялась.
— А помню, — продолжала она сквозь кашель, — как мне здесь было хорошо, когда я была молода, никто не хулиганил, не дул и не свистел по углам. Здесь было так спокойно. И однажды… О, однажды прилетел красавец Ветер С Поля. Он залюбовался мной. «Никогда, — сказал он, — никогда я не видел TAKOЙ Сырости.» А теперь? Теперь ему дела нет, что у него сын растет. Кхе-кхе-кхе.
— Пойдем, — шепотом сказал Сквозняк и потащил Кротю за собой.
Они очутились в небольшой комнате. Там было довольно светло и даже тепло, маленькое окошко, расположенное вровень с землей, не было загорожено ни стеклом, ни фанерой, и с улицы в комнату свешивалось несколько травинок. Весь пол здесь был завален ржавыми трубами.
— Я тут играю, — объяснил Сквозняк. — Смотри.
И он стал дуть в трубы. Трубы загудели на разные голоса.
— Здорово! — изумился Кротя. — Как это у тебя получается? Прямо музыка.
— Сам придумал, — похвастал Сквозняк. — Вот папа Ветер прилетит, я ему покажу.
— А где твой папа?
— Не знаю. Мама говорит — где-то в поле. Его на одном месте не удержишь, заскочит на минутку — и вшить — уже нет.
— Вот-вот, ищи ветра в поле, — сказала из соседней комнаты мадам Сырость, она перестала наконец кашлять. — Носится Бог знает где, ребенка не воспитывает. Все я должна. Возмутительно.
— Когда я вырасту, я тоже буду Ветром В Поле. Папа обещал меня всему научить. Вот прилетит в следующий раз, и возьмет меня с собой. А где твои мама с папой? Или у кроть не бывает родителей?
— У себя дома, — ответил Кротя. — Это далеко. В горах. Там все родители живут. За садом ухаживают, где новые кроти рождаются. Когда на заре сильная гроза, с листьев скатываются капли. Попадет первый солнечный луч в такую дождевую капельку, и сразу там малыш кротя заулыбается. Только это очень редко случается. Мама с папой рассказывали, что они долго-долго ходили по утрам в сад, все меня искали. А однажды смотрят — по листику, как по горке, я еду. Я тогда был ну совсем маленький. Меньше всех малышей. Зато иголки были очень яркие. Родители говорили, что я им сразу очень понравился. У тебя когда день рождения?
— Не знаю, — ответил Сквозняк. — Подожди минутку, я сейчас. Нe могу долго на одном месте сидеть. — И исчез.
Кротя подождал минутку, и еще минутку, и еще, а потом пошел домой.

Гаврюша попадает в беду
На следующее утро, когда Кротя еще спал, в Старом Саду произошли непредвиденные события. Самым важным и самым радостным было — появление папы Ветра. Он вдруг налетел, всех перебудил, все перевернул вверх дном, вытащил сонного сына из кровати, и они долго возились перед домом, проносились под крышей, трясли яблони, отчего вокруг все стало белым, а они в облаке из лепестков уже неслись дальше. Мама была счастлива. Отец принес ей из-за морей аромат магнолий, шелест кокосовых пальм, жар южного солнца и морские брызги. Теперь мама, нарядная и веселая, проветривала комнаты, срочно выметала пыль и посмеивалась над забавами двух сорванцов. Наконец они угомонились, и папа вроде даже задремал, но вдруг встрепенулся, в одно мгновение стряхнул сон, забросил в oкно охапку яблоневых лепестков, засвистел, задул, полетел все набирая силу, и деревья провожали его, шелестя листьями, и травы, прощаясь, низко пригибались к земле. По дороге он залетел к Тучке, что-то прогудел в трубе.
— Да-да, конечно, я лечу с вами, — сквозь сон пробормотала Тучка и, выглянув из трубы, стала поправлять кудряшки, кокетливо поводя то вправо, то влево длинными ресницами. — Гаврюша, где ты, Гаврюша? Я улетаю. Отзовись, Гаврюша.
Но Гаврюша не мог ее услышать. Он, бедняга, был уже далеко.
Его унесло ветром. Первым же порывом. Еще рано утром, когда Гаврюша, ничего не подозревая, выбрался на крышу, чтобы погреться на солнышке. Он даже не успел устроиться как следует. Тут как задует, как налетит, подхватило и понесло.
Гаврюша летел и все оглядывался назад. Скоро Старый Сад совсем скрылся из виду. Вокруг все было чужое, незнакомое. Над шумной пыльной дорогой Гаврюша пролетел так низко, что чуть не столкнулся с железным домом на колесах, который куда-то несся, что есть сил вместе с другими такими же железными и некрасивыми чудищами.
— Ишь, как спешат. Может, где-то мух дают, — успел подумать Гаврюша.
А ветер, ударившись о машины, закрутил несколько вихрей и, оставив их резвиться на дороге, понесся дальше. На пути ему попался старый забор и густые заросли деревьев запущенного сквера. Ветер стал взбираться все выше, огибая досадное препятствие.
Гаврюша больно стукнулся о забор.
— Расставили тут заборы. Полетать негде, — и с этими словами он всеми лапами ухватился за гнилые доски, решив во что бы то ни стало закончить здесь свое путешествие. Так скверно он себя еще никогда не чувствовал.
Кротя в это утро проснулся довольно поздно. Быстро привел себя в порядок и сразу направился к своим друзьям в Старый Сад. Взобравшись на крышу, он увидел Тучку. Она как раз прихорашивалась.
— Ты почему не прячешься? — спросил он. — Мало ли что плохое может тебе попасться. Ты уже не боишься стать серой и толстой?
— Боюсь, — ответила Тучка. — Но я не могу больше сидеть в трубе. Там очень скучно. Ветер зовет меня с собой. Пусть я превращусь в дождь. Зато сколько всего интересного увижу. Жаль только, что я не вернусь. Ведь тучи не умеют возвращаться.
— Еще как жаль, — вздохнул Кротя. — А то бы я с удовольствием слетал с тобой. Ненадолго. Но мне обязательно нужно вернуться. Тут недалеко мой дом.
— А я кое-что знаю, а я кое-что знаю, — услышал Кротя знакомый шепелявый голосок.
Из-за края крыши выглянул Сквозняк:
— Гаврюши больше нету! Гаврюши больше нету! Мой папа как подул. Гаврюша как полетит. Вот смех-то. Держится за свою паутинку и кричит: «Ой-йой-йой! Куда это я!? Держите меня! Ловите меня!» И улетел.
— Вот беда-то! Он же потеряется. Надо его скорее искать. Бежим! — заторопился Кротя.
— Бедный Гаврюша, — всхлипнула Тучка. — Берите быстрее зонтики, я сейчас заплачу.
— Странные какие, — удивился Сквозняк. — Никуда он не потеряется, ваш бедный Гаврюша. Вон он около сквера. На заборе сидит, уже и паутину сплел. Я его вижу. Я знаете как хорошо вижу? У меня лучшее в мире зрение.
— А далеко этот забор? — спросил Кротя.
— Да нет, раз дунуть — и там. Сразу за дорогой.
— Далеко, — опечалился Кротя. — Мне туда не добраться. Что же делать?
— Только не надо плакать, — и Тучка шмыгнула носом. — Все будет хорошо. Вот и я уже не плачу. Мы что-нибудь придумаем. Я даже уже придумала. Я туда полечу. Ты ведь поможешь мне, Ветерок? — И она очаровательно улыбнулась сквозь слезы, посмотрев на Сквозняка.
— Как ты меня назвала? — удивился Сквозняк. — Я — Ветерок? Конечно, я — Ветерок! Правда я Ветерок? Вот какой я Ветерок! Почти целый Ветер!
И он задул изо всех сил. На крыше зашелестели прошлогодние листья, Тучка отлетела в сторону, а Кротя покатился кувырком.
— Ну как? — гордо спросил Сквозняк. — Я еще и не так могу!
— Пока хватит, — торопливо сказал Кротя, держась за крышу. — Очень здорово! И ты, Тучка, молодец. Хорошо придумала. Послушай, Ветерок, может быть, ты сможешь взять с собой не только Тучку, но и на меня, чтобы мы вместе долетели до того далекого забора? Тебе ведь не будет очень тяжело?
 Да я! Да мне! — Сквозняк надулся от гордости. — Да я вообще лучше любого Урагана Ныньча. «Нынь-ча — зде-есь, а зав-тра — та-а-ам», — запел он фальшиво.
 Тогда, — сказал Кротя, — я ухвачусь вон за тот сухой листок, а ты дуй посильнее. И мы полетим.
 Нет. Не могу, — вдруг испугался Сквозняк. — Мама заругает. Она мне не велит никуда ходить. Говорит, что Сквозняк должен сидеть дома.
 А я думала, что ты Ветерок, — разочарованно вздохнула Тучка. — Ты так похож на своего отца.
 Похож? Конечно, похож. Конечно я Ветер. Ветер я или не Ветер? Ветер! А Ветер никогда не сидит дома. Он везде дует. И я буду. Мама сама говорит, что я непоседливый.
Он начал дуть все сильнее и сильнее.
И Кротя с Тучкой полетели. По дороге у Сквозняка свалилась со щеки повязка, но он даже не заметил этого. На улице люди хватали свои шляпы и кепки, с удивлением оглядываясь и не понимая, откуда вдруг налетел такой ветер.
Кротя и Тучка медленно плыли по воздуху. Наконец показался сквер и угол старого забора. Над ним свешивались еловые лапы. «Что-то не нравится мне это место», — подумал Кротя. И он был прав. В этой северной части сквера всегда было сыро и темно. Старые мрачные ели почти не пропускали туда солнечных лучей. Даже птицы не любили залетать сюда. И неудивительно, что именно здесь поселился Нудный Скрум.

Нудный Скрум
Скруму было скучно-прескучно. Он сидел у себя дома к смотрел в окно. Вот уже три дня он смотрел в окно и зевал. Скрум знал, что зевать полезно. И потому делал это очень старательно. Он зевнул уже 991 раз.
— Зевну еще девять раз и пойду пройдусь, — сонно пробормотал он и широко раскрыл рот.
Он долго сидел так, дозевывая до самого конца. Наконец, закрыв рот, пробубнил:
— 993. Нет. 992. Или этот зевок я уже считал? Или не считал? Нe помню. Совсем памяти нет, — и он почесал толстую ногу.- Придется начать зевать с самого начала. А потом пройдусь. Для здоровья.
Но ему ужасно не хотелось никуда ходить. Он был ленивый-преленивый и толстый-претолстый. Больше всего eмy нравилось вот так сидеть у окна на мягком стуле и зевать. Хотя на самом деле ему ничего не нравилось. Все раздражало. Кто-то там ходит, ползает, летает. Комары пищат, птицы кричат, ветел шумит. Никакого покоя.
— Вроде бы выбрал самое тихое, темное местечко. Так нет жe. И здесь покоя не дают. Кто это там топает? Ну конечно! Гусеница! Ползет, пробирается. — Скрум прищурился. — Красавица ты наша на букву ци. Ага! Грохнулась! Так и надо!
Скрум вплотную придвинулся к окну, чтобы видеть, как гусеница будет барахтаться на голой земле. Здесь, без солнца, трава почти не росла. Но гусеницы нигде не было не видно.
— Ну и плевать на тебя, — Скрум зевнул. — Можно бы конечно подойти ее раздавить, а то съест еще листья на моей осине. Их и так всего-то 687119 осталось. Нет. Не пойду. Неохота.
Он посидел еще. Не зевалось. И как-то было неспокойно: «Вдруг съест все-таки? Кто ее знает, что она ест? А вдруг она ядовитая? Приползет и укусит?» Через дверь ей конечно не пробраться, в этом Скрум был уверен. Восемнадцать задвижек и крючков не так-то легко открыть. А вот со стенами — хуже. С двух сторон, там, где стенами служил забор — еще ничего, надежные. (Дом был устроен прямо в углу забора.) С третьей стороны — дверь. А вот с четвертой — стена совсем так себе. Сам строил. Сложил палки одну на другую. Склеил слюнями. Еле держатся. Против гусеницы могут не устоять. Да и крыши опять же нет.
Поразмыслив, Скрум поправил вязаную шапочку, с которой никогда не расставался, и охая поднялся, держась за спину.
— Пойду, раздавлю, — решился он наконец.
Первые два шага Скрум сделал с трудом, припадая сразу на обе ноги. Но потом расходился и, с достоинством неся свое тучное тело, прошествовал к двери.
— Раз замок, два крючок, три задвижка, — считал он, открывая один за другим запоры собственного изготовления.
Отперев последний, он медленно повернулся всем телом и внимательно осмотрел свое жилье. Нy точно! Забыл самое главное. Он медленно вернулся к своему стулу и крепко-накрепко привязал его 15 веревочками к большому ржавому замку, лежащему тут же на земле. Привязывать было нелегко: стул постоянно разваливался на части. Его Скрум тоже сделал сам из четырех палок, сложенных квадратом. А между палками была навалена куча мха и сухих листьев с соседнего куста — 62 штуки. Скрум любил сидеть на мягком. Кончив привязывать, он облегченно вздохнул:
— Теперь не утащат. А то мало ли что. Вроде, больше ничего ценного не видно.
Там вообще больше ничего и не было, кроме нескольких еловых иголок. Но и это добро Скрум решил припрятать, затолкав ногой под так сказать «стул». Можно было бы наконец уже и идти, но тут ему показалось, что в самом углу комнаты, там, где сходились две заборные доски, земля притоптана недостаточно хорошо. А между тем, в этом заветном месте было зарыто его драгоценное имущество. Потоптавшись там, Скрум опять отошел к двери и критически осмотрел помещение. И опять емy что-то не понравилось. Он снова направился к стулу, вытащил из под него иголки, пересчитал. Вышло 14. Постоял в задумчивости и рассыпал их в углу над тайником. Пусть думают, что здесь никто не копал никакой ямки и нечего здесь не зарывал. Вытерев руки о стену, Скрум прислушался и, крадучись, стал приближаться к двери. Там он, не дыша, притаился и еще послушал, а потом что есть силы толкнул дверь. Падая, она громко стукнулась о землю, как и полагается всякой двери, если у нее нет петель. Скрум с усилием залез на дверь и злобно затопал.
— Я их отучу мимо моей двери ползать. Всех прихлопну.
Но топал он зря. Под дверью никого не было.
Приладить дверь на место оказалось делом нелегким, но в конце концов с этим было покончено. Все 18 замков и засовов были заперты. Скрум решительно поднял ногу и тут же поставил ее обратно. Во-первых, он забыл, куда собирайся идти, а во-вторых, вспомнил про обманки. Это ямки такие, прикрытые сверху прутиками и травинками, чтобы было незаметно. Наступишь — и провалишься. Он же их и вырыл, надеясь подловить какого-нибудь растяпу и посмеяться. Ямок было 19. Это Скрум точно знал. Но вот где они — теперь уже не помнил. Пришлось ему встать на колени и осторожно ползти вперед, прощупывая почву длинными тощими ручками с тремя пальчиками на каждой. Так он добрался до конца обманной полянки и кряхтя поднялся на ноги.
Пробегавший мимо муравьишка, повернув головку набок, вежливо поздоровался со Скрумом. Скрум злобно зашипел, с неожиданной для такого толстяка торопливостью бросился за муравьишкой, накрыл его ногой и стал вертеть на месте, чтобы раздавить.
— Теперь не покусаешься, — тяжело дыша пропыхтел Скрум.
Он не видел, как сзади из-под его толстой пятки высунулась черная блестящая головка. Муравей пошевелил усиками, ища потерянную тропинку, удивленно посмотрел на забавного толстяка и, пожав плечами, деловито побежал дальше. Муравей и не подозревал, что два случайно подвернувшихся камушка, между которыми он оказался, спасли его от верной гибели. Но Скрум больше не думал о муравье. Ссутулившись и собрав глаза в кучку, он пытался вспомнить — зачем же он вышел из дома. И, видимо, вспомнил, потому что решительно развернулся и, как всегда неотрывно глядя себе под ноги, зашагал к окну. Дорогой он по привычке считал шаги. На том месте, где должна была быть гусеница, никого не оказалось.
— Уползла, — отметил он с сожалением. — Листья мои ест.
Скрум хотел было поднять голову и поискать ее наверху, но заленился.
— Нечего зря стараться. Все равно не достать. В субботу буду листья пересчитывать и узнаю, сколько съела.
Неподалеку на ветку села ворона и закаркала, Скрум шепотом обозвал ее черной метелкой, исподтишка показал кулак и прокричал с самой доброжелательной улыбкой, на которую был способен:
— Добрый день, голубушка!
Ворона, даже не взглянув в его сторону, тяжело взмахнула крыльями и улетела по делам. Скрум облегченно вздохнул. Он побаивался этих крупных, ростом чуть не с него, крикливых птиц. Скрум вдруг почувствовал, что очень устал. Ноги болели, спина ныла. «Посидеть бы», — подумал он и заковылял к доске, валявшейся рядом. По доске ползла божья коровка. Скрум заторопился и уже занес над ней ногу, на букашка расправила крылья и улетела.
— У, букашка-замарашка. Наследила тут. Теперь и сесть некуда. Поесть, что ли?
Он охая нагнулся, сгреб приличную горсть земли, сунул ее в рот и причмокивая стал жевать.
— Земля какая-то безвкусная, — пробурчал Скрум и запихал в рот еще две большие горсти.
Подкрепившись, Скрум вырвал пучок хилой травы, которая каким-то чудом выросла здесь, и вытер об нее ноги. Трава запищала и затихла. Запахло травяным соком. Скрум сморщился и, зажав нос, побрел обходным путем к двери, считая шаги и стараясь наступать на редкие травинки. Он долго возился, отпирая засовы, а затем, запирая их с другой стороны. Наконец, совершенно обессилев, плюхнулся на свой стул, даже не отвязав от него веревок, и погрузился в сон. Его голова все ниже опускалась на живот, длинный острый нос почти уперся в колени.

Не со всеми стоит знакомиться
Оказавшись на новом месте, Гаврюша осмотрелся. Он сидел на верхушке забора. Забор был сырой и трухлявый. С одной стороны забора росла сплошная крапива, серая от пыли, кое-где украшенная разноцветным мусором. С другой стороны — вид был тоже так себе, но все же поприятнее — густые заросли каких-то незнакомых растений. Колючих и мрачных, но все-таки зеленых. Гаврюше хотелось отсидеться где-нибудь и свыкнуться с новой обстановкой. Впереди, где забор поворачивал, как раз виднелся подходящий уголок. Темный и кажется не занятый другим пауком, но все равно Гаврюша шел осторожно, стараясь не попасть в чью-нибудь сеть. В уголке было действительно пусто. Гаврюша с облегчением вздохнул и сразу почувствовал, что ужасно хочет есть.
— Вот, конечно, никто не позаботится, ничем не угостит. Придется уставшему после долгих странствий пауку самому плести паутину. — С этими словами Гаврюша взялся за дело.
Очень скоро сеть была готова и Гаврюша спрятался в угол, дожидаясь своего обеда.
Вдруг внизу на земле, прямо под ним, зашевелилось что-то серое и студенистое. Это был Скрум. Во сне он клевал носом, вязанная шапочка все больше съезжала с его головы и наконец упала на землю. Скрум тут же проснулся, беспокойно ощупал голову и стал сонно озираться, шаря вокруг руками. Нашел шапочку, кое-как натянул ее и, зевнув, приготовился спать дальше. Но что-то явно ему мешало. Он посидел еще, зевая, злобно плюнул на руку, отщипнул от стула несколько кусочков мха и, скатав из них шарики, засунул в уши. Посидел еще. Вытащил шарики и бросил их с размаху о стену.
Безобразие! Никакого уважения! Смеются, болтают. Спать невозможно.
Гаврюша прислушался. Неподалеку, где-то на солнечной дорожке сквера, играли дети.
— Побегаете у меня, — пригрозил Скрум. — Всех раздавлю. Он поднялся, держась за спину, сходил за шариками из мха и сунул их обратно в стул.
— Копейка рубль бережет.
Постоял, зевая, пнул ногой стул, ойкнул, потер ушибленное место и со словами «надо нервы успокоить» направился в угол к своему тайнику. Там он довольно ловко по-собачьи стал рыть землю, из образовавшейся ямки вылетели две палочки и комок грязной газеты. Скрум бережно сложил все это на свой стул.
— В газете, наверно, завернуты мухи, — подумал Гаврюша, все это время равнодушно наблюдавший за Скрумом.
Но он ошибся, из газеты выкатился клубок пестрых ниток. Скрум схватил газету и прикрыл ею клубок, беспокойно озираясь. Потом стал рыть дальше. Из ямы вместе с землей одна за другой полетели шапочки, точно такие же, как была на нем. А немного погодя — несколько спичечных коробков. Наконец Скрум перестал рыть, тяжело дыша лег животом на кучу земли и стал выбирать оттуда шапочки и коробки. Шапочек оказалось восемь. Коробков — три.
— Все здесь, — торжественно сказал Скрум. — Взял шапочки бросил их обратно в яму и присыпал землей. Туда же полетели два коробка. Третий Скрум долго тряс около уха;
— Эй, ты здесь? Отвечай! Что молчишь?
Скрум приоткрыл коробок и заглянул в щель. Там было пусто. То же он проделал со следующим коробком, вытащив его из ямы. Коробок тоже был пуст. С третьим коробком Скрум возился особенно долго. Все стучал по нему, не решаясь открыть, и кричал:
— Что не отзываешься? Не будешь разговаривать, опять мyxy не дам. Ты там что, весь паутиной обмотался и не слышишь, что тебя зовут? Эй, высуни лапку, а то раздавлю. — Скрум осторожно приоткрыл коробок. — Сбежал! противный паучишка! А я-то ему муху в прошлый четверг давал. Поишь, кормишь. Никакой благодарности. Ничего, нового поймаю, домашние животные — полезные, и для здоровья хорошо.
Гаврюша тихонько присвистнул:
— Неплохая компания соседей подбирается. Один — хулиганом был. Другой — сумасшедший. Пауков в коробки сажает. — И Гаврюша стал наблюдать за Скрумом куда более внимательно, чем прежде.
Скрум тем временем вытащил из ямы одну шапочку и начал ее примерять.
— И эта неудобная, — вздохнул он. — Вот свяжу еще одну, потом все распущу и снова вязать начну.
Он бросил шапочку обратно в яму, взял как спицы две палочки и, зажав между коленей клубок шерсти, начал вязать, считая вслух петли.
Этот толстый студенистый зануда Гаврюше не нравился. Да и вообще ему здесь не нравилось. Сыро, холодно. Начали болеть суставы. Ревматизм разыгрался не на шутку. А тут еще пузатый сморчок со своим «раз петля, два петля», после 720-ой петли Гаврюша не выдержал:
— Долго ты еще будешь копаться? Нe умеешь плести — не берись.
Скрум от неожиданности выронил все из рук и быстро полез под стул. Немало потрудившись и, засунув наконец туда голову, пропищал:
— Я — всё, я — как скажете. Скажете — буду. Не скажете — не буду, — он решил, что с этим громилой, который смотрит на него из-за забора, лучше не спорить.
— Вот давно бы так, — похвалил Гаврюша. — А то занимаешься тут всякими глупостями. Я слышал, по четвергам у тебя мухи подаются. Вылезай из-под своей кучи и организуй мне быстренько парочку. Сегодня как раз четверг.
Скрум вылез из-под стула и подобострастно взглянул наверх.
— А где же Вы изволите э-э-э… присутствовать? — спросил он, никого не увидев.
Гаврюша помахал ему лапкой. И тут Скрум начал зеленеть и раздуваться, а потом как закричит:
— Ах ты червяк ногастый, ах ты разнасекомое! И я еще с ним разговариваю! Да я тебя сейчас в коробку посажу! Да я сейчас на тебя сяду! — Скрум скакал под забором, всячески пытаясь на него залезть. Но не смог дотянуться даже до нижней перекладины.
Гаврюша оживился, начал бегать по забору и подсказывать Скруму, куда лучше поставить ногу и за что держаться, чтобы лезть наверх. Уж очень бедный толстяк старался. Но никакие советы не помогли, пыхтя и сопя Скрум сел на землю и обеими руками схватился за спину.
— Да, — сказал Гаврюша с сочувствием. — Совсем ты ни на что не годен. И скучный ужасно. Вот у меня дома сосед так сосед. Сквознячок. С ним не соскучишься. А мух там разных, мошек — сколько хочешь. Зовут тебя бывало: «Гаврюша, обедать». Покапризничаешь сначала, потом пойдешь, поешь. В гости всегда сходить можно. А у тебя даже солнца нет. Ни за что я тут не останусь. Вот только ветра попутного дождусь — и фьють — улечу. Домой.
— Это мы еще посмотрим, — зловеще прошептал Скоум. Он подтащил пустые коробки к самому забору, сам устроился там же и сделал вид, что уснул.
Гаврюше вдруг стало очень грустно. От расстройства он решил тоже немного поспать. И вскоре задремал.
Но лучше бы он этого не делал. Потому что неизвестно откуда налетел ветер, и сонный паук свалился с забора прямо под ноги Скруму, который только того и ждал. Скрум моментально перестал притворяться, схватил коробок, накрыл им Гаврюшу и задвинул крышку.
— Готово! — сказал он злорадно. — Поздравляю с новой квартирой.

Тучка рассердилась
Гаврюша высунул в щель лапку, пытаясь открыть спичечный коробок, но Скрум только хмыкнул и прижал лапку пальцем.
— Пусти, больно! — возмутился Гаврюша.
И вдруг услышал голос Сквозняка:
— Паук, эй, паук, ты где?
— Где-где, — проворчал Гаврюша. — Тут сижу. В коробке. — И прокричал громче: «Ту-у-у-т!»
Нo Сквозняк его не услышал.
С легким шелестом пробежал по скверу ветер. Завернулись изнанкой кверху листья, закачались лапы старых елей. И уже откуда-то издали донеслось:
— Ищите пока своего Гаврюшу, а я в деревьях немножко поиграю. Еще ни разу так интересно не играл.
— Ищите-ищите, все равно не найдете, — сказал Скрум. — Был ваш, а теперь мой. — И он затолкал коробок под стул.
Тем временем листочек, на котором летел Кротя, опустился в сквере за забором около какой-то двери. Кротя поднял голову и поискал глазами Тучку. Она заглянула в просвет между деревьями и помахала ему сверху маленькой пухлой ручкой. Кротя помахал в ответ а потом позвал:
— Гаврюша! Ты где?
И тут же услышал из-за двери знакомый ворчливый голос:
— Второй раз повторяю: я тут.
— Ура! Гаврюша тут! Мы его нашли! Тучка, ты видишь его?
— Нет, что-то не видно. Вон гриб какой-то серый. Вон два спичечных коробка.
— Сама ты гриб! — злобно крикнул Скрум, глядя вверх. — И нечего в чужой дом заглядывать. Убирайся, пока цела!
— Ой! Это не гриб. Это кто-то очень нехороший, — сказала Тучка и немного потемнела.
— Вот-вот, — пробурчал Гаврюша. — Этот кто-то coвсем нехороший. Ты трубу взяла? — крикнул он как можно громче. — Я бы советовал тебе залезть в нее и не показываться.
— Нет, труба на доме осталась, — ответил за Тучку Кротя, который все еще стоял перед закрытой дверью. — Лучше открой скорее дверь и давай домой возвращаться. Мы так о тебе беспокоились! Это Сквозняк нам помог тебя найти. Он теперь почти взрослый Ветер.
— Ишь, возвращаться они решили. Дверь им открой, — тихо сказал Скрум. — Может вам eщe показать, где шапочки зарыты? — Он пока не знал, кто там за дверью, и потому решил сидеть тихо. Может, обойдется. А Гаврюше он прошипел:
— Помалкивай! Или совсем раздавлю!
Но Гаврюша не обратил на эти слова никакого внимания. Он проговорил печально:
— Сквозняку я, конечно, премного благодарен, но зачем, спрашивается, он притащил вас в такое подозрительное место? Выбирайтесь отсюда поскорее, вот что. А со мной все в порядке. Я вообще сплю. — И Гаврюша что есть силы захрапел.
— Да-да, — подхватил Скрум. — Не мешайте нам спать. До свидания. Убирайтесь. То есть я хотел сказать — идите себе спокойненько домой.
— Как же можно говорить «дo свидания», если мы даже еще не поздоровались? — удивился Кротя.
— Сколько угодно «здрасьте», — сказал Скрум. — А теперь до свидания.
— И даже еще не познакомились, — продолжал Кротя. — Как же познакомишься через закрытую дверь? Может, она у вас не отпирается? Так я перелезть могу. Мне не трудно. Познакомимся, с Гаврюшей повидаемся, и я пойду.
Гаврюша захрапел еще сильнее. А Скрум подумал, что если этому, который за дверью, нетрудно и перелезть, то, может быть, он очень большой, и лучше его не сердить. Скрум заторопился к двери, приговаривая:
— Ну что вы, дорогой голубчик. Я вам сейчас открою. Милости прошу. Только мой маленький друг Гаврюша спит. Мы уж не будем его будить. — Скрум отпирал один замок за другим. — И мебель мою мягкую не беспокойте, и имущество мое не выкапывайте, и ножки ваши вытирайте.
— Стой! — закричал вдруг Гаврюша. — Не заходи сюда. Он очень злой. Убегай! Прячься!
Но было уже поздно. Скрум отпер, наконец, все свои замки и с интересом выглядывал за дверь, придерживая ее двумя руками, чтобы не упала. Кротю он заметил только тогда, когда тот, войдя в комнату, проговорил:
— Добрый день. Приятно познакомиться. Меня зовут Кротя.
Скрум обалдело уставился на Кротю, и вдруг на его лице появилась самая радостная улыбка.
— Мне тоже приятно. Еще как! — с этими словами Скрум поднял ногу, готовясь с удовольствием раздавить своего нежданного гостя, но потерял равновесие, закачался и вместе с дверью грохнулся на землю.
— Мне тоже приятно, что вам приятно. То есть наверно сейчас вам совсем не приятно, наверно вы даже ушиблись. Ой, — Кротя совсем смутился.
Скрум поднялся, что-то злобно шипя направился к Кроте и снова упал. Кротя смотрел на него с сочувствием. Когда Скрум в третий раз упал на совершенно ровном месте, Кротя спросил:
— Что это вы делаете?
— Что, что. Раздавить тебя хочу. И раздавлю. Хотя мне и … мешает. Кто-то. — Скрум разозлился не на шутку.
— Как это раздавить? Наступить что ли на меня? — удивился Кротя. — Так ведь на меня нельзя наступить. На кроть невозможно наступить.
— Подожди-подожди. Так ты — Кротя? — и Скрум остановился, что-то соображая. — Что же ты сразу не сказал! Ведь это совсем другое дело! Какая удача! Пожалуйте в дом. — Скрум хитро прищурился, запирая дверь.
— А вас как зовут? — спросил Кротя. — И где Гаврюша?
— Убегай отсюда! — закричал Гаврюша. — Спасайся! Он меня в коробок посадил и тебя посадит!
— Выпусти Гаврюшу, — раздался сверху строгий голос. Это говорила Тучка. Но ее невозможно было узнать. Она стала настоящей тучей. Огромной и синей. И она так стукнула кулаком по небу, что стало слышно во всем городе. Скрум съежился и проговорил елейным голосом:
— Нe надо стучать. Сию минутку все сделаем. И Гаврюшу отпустим. Вот он тут, в коробочке. Заходите, уважаемый, Кротя. — Скрум схватил пустой коробок, приотворил его, пододвинул к Кроте. — Заходите, заходите в коробочку. Тут так уютно.
Кротя заглянул внутрь и Скрум тут же закрыл коробок. Кротя оказался взаперти.
— Ха-ха! Попался! Ай да я! — Скрум тяжело запрыгал на одном месте. — Такое полезное животное поймал. Кроти — это же лучшее средство от всех болезней. Я слышал, как кошки об этом спорили. Точно, точно. Одна говорила: «Полезней кошек только Кроти». А другая отвечала: «Сомневаюсь». Вот и проверим на себе. Главное теперь, чтобы мое лекарство из коробочки не вылезло. И вопрос: как его использовать?
— Никакое я не лекарство, — сказал из коробка Кротя. — Выпусти меня, пожалуйста.
— Нет, ну вы посмотрите на него. Ничего не понимает. Мне же лечиться нужно. А ты вот что — сиди тихо и засыхай, не расстраивай меня. Я тебя в порошках буду принимать. Беспокойный какой-то, некачественный мне лекарственный препарат достался.
Вдруг наверху загремело, раскаты прокатились над городом и грозный громовой голос прогрохотал:
— Ну, отвратительный гриб, ты рассердил меня!
Над сквером висела черная грозовая Туча. Она гневно смотрела вниз, сверкая молниями. По краю клубились седые барашки. Туча занимала почти все небо. Снова раздался грохот. Скрум запищал тоненьким голосом и полез под стул.
Неведомо откуда прилетел запыхавшийся и очень довольный Сквозняк. По дороге он налетал на деревца, что потоньше, и радовался, когда они вздрагивали и начинали кланяться.
— Дождь начинается, — сообщил он. — Где вы все? Тучка, ау! Ой, здравствуйте, тетя Туча.
— Ay, Ветерок. Не пугайся, это я. Просто я стала взрослой. Мы, тучи, быстро взрослеем. Лети скорее домой — малышам не полагается гулять в гpoзy. Сюда летит старик Грозовой Ветер. Он уже близко. Поторопись. Прощай. И передай маме, что Грозовая Туча называла тебя Маленьким Ветром. Так бывает, что ветер начинается со сквозняка. Мамe всегда трудно заметить, как растет ее сын. А теперь лети! — И Туча опять загремела.
Бешено налетел всклокоченный Грозовой Ветер. И Ветерок, неуклюже кувыркаясь, понесся к дому, крича на ходу своим друзья:
— Я скоро вернусь за вами. Как только уйдет гроза. Прощайте, тетя Туча!
Кротя и Гаврюша сидели каждый в своем коробке и горько плакали. Им было жаль Тучку.
— Гаврюша, — позвал Кротя, — а может мы еще сможем что-то сделать. Как-то ее успокоить?
— Нет, — мрачно отозвался Гаврюша. — сейчас пойдет дождь. А потом, потом небо опустеет и все. И опять будет солнце.
Они услышали, как закапали первые тяжелые капля, и через минуту мощный ливень сплошным потоком обрушился на землю. Вода размочила коробки, и они стали распадаться. Кротя высунул в образовавшуюся щель руку и поймал несколько мелких капелек.
— Прощай, Тучка, — сказал он, глядя на них.
Капельки ему улыбнулись и скатились на землю. Кротя быстро вылез из коробки. Гаврюша уже ждал его, сидя на обломках своей тюрьмы. Скрум дрожал, засунув голову под стул, закрыв глаза и зажав уши. Друзья посмотрели на небо. Оно все еще было серым и гремело, но сбоку уже показались голубые просветы.
— Тучка, ты еще здесь? — позвал Кротя.
Но ему никто не ответил.
— Не мешай ей, — сказал Гаврюша. — Она делает свое дело. Пошли.
Они быстро залезли на забор. Изредка какая-нибудь из капель окатывала то одного, то другого с головы до ног. Капли были теплые к немножко соленые. Грозовой Ветер улетел. Стало тихо и светло.
Еще висели в воздухе последние струйки дождя, а Маленький Ветер был уже у забора. Он осторожно поднял Кротю и Гаврюшу и понес их, плавно покачивая, к дому. А там уже все сверкало в лучах яркого солнца, и мама Сырость, умытая, похорошевшая, ходила вокруг дома и, улыбаясь, рассыпала всюду из большой корзины искрящиеся шарики дождевых капель.

продолжение следует…

(с) Ольга Кузнецова