Суворов С.А. «Легенды Предгорий Алтая» — «Маяк-гора»

Воды в Предгорье достаточно — вдоволь, но главная река здесь Чарыш. Исток его спрятался где-то в горах, а мощь свою отдает он Оби уже в дальней степи.

Берега и дно у Чарыш-реки каменные (из гальки) и редко когда встретится песок. Вода его прозрачная, чистая и ярко искрится в солнечных лучах. Однако, даже в самый разгар летнего зноя холодная — течение стремительное. Условия такие любит рыба, коей в прежние годы тут полным-полно расплодилось.

Среди вершин Предгорья самая знаменитая Маяк-гора. Нет выше ее в округе. В ясную погоду с Маяк-горы можно и саму Синюху разглядеть — вторую после Белухи госпожу Алтайских гор.

Нынче-то Маяк-гора пологая стоит. Травой заросла, даже деревья и кустарник в нее корни пускают. То, что скала она исключительно со стороны Чарыш-реки приметно, а со стороны Харлово или Маралихи если смотреть — холм холмом, только что других повыше.

Однако, каких-то шесть десятков лет назад, еще не сгладился в памяти Предгорцев иной ее образ. Грозная она была. Над всеми иными выше.

Вздымалась Маяк-гора острым пиком трехгранным. Одна сторона — самая широкая на Чарыш-реку выходила — к югу, другая самая узкая на северо-восток, ну и третья (средняя) соответствующе на северо-запад.

Порода у Маяк-горы особенная, у рядом стоящих вершин такой нет. Слюды в ней много, причем в слоях поверхностных, на свет Божий выходящих. Поэтому при восходе Солнца средняя сторона ее розовым цветом ярко-ярко отливала и блестела. При лунном же свете и днем, броским желтым — узкая, северо-восточная сторона светилась.

Снег на крутых склонах не закреплялся и оттого и летом, и зимой Маяк-гору издалека было видать. По ней и на местности ориентировались, и заплутавшие на нее шагали. Оттого, за такие необычные качества и свойства прозвали гору Маяк. Сказывают, нарек ее так путешественник и отставной морской офицер из немцев и название сие, поскольку самое нутро затрагивает, прижилось, да так и осталось за этой скалой.

По Предгорью до Маяка Чарыш большой отрезок прямо проходит, да небольшие и плавные изгибы ладит. Так Господь Бог в природе все устроил (вода текучая на пролом редко где прет, все больше стороной обходит).

На подступах к горе собирает Чарыш силы. Все более полноводным становится. То речка Белая в него вольется, то Маралиху подберет. А перед самой Маяк-горой вынужден он резкий поворот свершать. Чарыш известно — река с норовом и такая ситуация ему не по нутру. Ишь командуют:

— Налево кругом, без приступа, марш!

Вот и бьется река с горой.

На лето и осень Чарыш-река Маяк-гору не воюет. Бранится только пред ней на перекатах, да водой и пеной речной плюется. С вершины Маяка слыхать.

На зиму совсем засыпает. Не учуять и не увидеть его за толщей льда под периной снежной.

А вот весной…

Просыпается Чарыш.

Глядит — стоит Маяк-гора. А ему-то во сне привиделось, что он ее всю порушил. Спросонья приходит Чарыш в бешенство и льдинами, да водой студеной идет на Маяк. К концу весны только успокаивается.

Осмотрится, а берега-то все свои по обдирал, деревья снес, жилые поселки человечьи окружил. Зверь от него убежал, птица улетела.

Становится ему тогда стыдно и уходит он в многочисленные протоки. Песню начинает петь ласковую, чтобы все живое возвращалось, росло и благоустраивалось. Без соседей-то тоже скучно ему.

А Маяк-гора не зря, что скала-камень — на Чарыш не реагирует (гордая больно). Молодая еще по горинным-то меркам, даже можно констатировать — юная, потому как растет.

Так и живут из года в год, из века в век.

***

Маяк-гора и Чарыш-река отделяют пастушьи угодья села Маралихи от аграрных угодий села Харлόво. Через Маяк и самый короткий путь между этими двумя русскими поселениями лежит.

С давних времен люди, их основавшие, крестьянским трудом занимались, держали домашнюю птицу и зверя, ходили на охоту и рыбалку, по грибы и ягоды.

Первой помощницей во всех их делах была им лошадь. С помощью лошади крестьянин землю возделывал, грузы перевозил, да и сам ездил, куда необходимость возникала.

Лошадей крестьяне берегли, любили. Не представляли они себе жизни сносной без коняги-трудяги.

Само собой за лошадью надобен был уход. Кормить ее требовалось, поить, чистить регулярно, подковывать, да и вообще следить, затем чтобы не больно ей было по земле бегать, а с человеком жить.

Но пришла пора горькая, и встало в копеечку крестьянам лошадей держать.

Постепенно сделался этот домашний зверь у земледельцев редким.

Ни у кого коней не осталось, лишь у пастухов и кузнецов еще водились. Пастух от лошади отказаться не мог, поскольку по работе необходимость. Кузнец лошадь держал, ибо навык и мастерство не мог позволить себе утратить.

***

Тогда-то и жил в селе Маралиха молодой и холостой кузнец по имени Григорий.

Жил себе и жил. Не тужил. Мало спал и много работал.

В селе Харлово трудился свой кузнец.

Вскоре к несчастью (в назначенный, правда, ему Богом срок) он в спокойствии и старости скончался, а учеников и преемников по его ремеслу в Харлόво не осталось. Между тем, нужда в кузнеце не отпадала.

Ну, что делать?

Собрались мужики из Харлово и поехали в Маралиху, приглашать Григория для производства кузнечных работ.

Столковались с ним, что будет Григорий наведывать дважды в месяц в их село и все заказы жителей выполнять, следить, чтобы кузница и инструмент кузнечный в исправности содержались, при необходимости проводить мелкий ремонт, а для крупного призывать население. Оплатили посланники из Харлово ему сумму денег, ударили по рукам, на том и разошлись.

Начал Григорий посещать это село.

Ремесло он свое знал превосходно, трудился споро, со временем и затраченными усилиями на ту или иную работу не считался.

В общем, приглянулся он жителям Харлово. Стали они Григория на свадьбы, праздники, крестины или просто в гости приглашать.

Однажды, на одном из застолий услыхал он старинный сказ про Маяк-гору. Устал Григорий в тот вечер (работы невпроворот подвернулось), маленько хмель его разобрал и из всего сказа уловил он лишь, что в Сочельник не стόит через Маяк-гору ездить, ну уж если завела нелегкая, то потребно как можно шибче ее миновать и не на какие необычные явления внимания не обращать — креститься и молитвы про себя читать. Еще запомнилось ему, что хорошего кузнеца-мастера, крепость православной веры держащего, метит нечистый, чтоб отличить от тех, кто с ним договор подписал. Посмеялся про себя кузнец Григорий над старинным преданием (вслух не решился, дабы сказителя не обидеть).

Так и год миновал.

Постепенно за работой и заботами житейскими память о древнем сказе из головы кузнеца улетучилась.

На следующий год выпало Григорию трудиться в Харлово накануне Рождества.

Рассчитывал он по причине праздника управится засветло.

Да не ту то было.

Повалил народ с заказами. При этом работы все мелкие от силы с пол часа занимающие приносили. Отказать кому в канун праздника Григорий не посмел.

Закончил, когда стемнело уже.

Огонь в горне затушил, инструмент кузнечный почистил, по местам разложил, кузницу подмел, дверь запер, замок повесил.

Запряг коня своего, сел и поехал домой в Маралиху. Торопился — хотел в церковь к всенощной праздничной службы успеть.

Ну, а чтоб побыстрее добраться избрал дорогу короткую (через гору Маяк). Да и ночь, как наудачу выдалась безветренная, теплая и светлая. Полнолуние установилось.

***

Доехал Григорий без происшествий до подножия Маяк-горы.

Поднялся без приключений на вершину.

А там что-то не спокойно ему стало, будто груз тяжкий на грудь навалился. Да и конь себя странно повел — спотыкаться принялся, словно долгий и тягостный путь проделал.

Внезапно свет лунный ярче сделался, как посеребрило вокруг. Ветер поднялся, и весь снег до последней снежинки со скалы в Чарыш смел.

Конь под Григорием захрипел, глаза на всадника скосил и стал как замороженный.

Глядит Григорий, а метрах в двадцати, поперек пути его следования барашек белый топает.

На хрип конский остановился барашек, голову повернул и внимательно так, с раздумьем к кузнецу с лошадью пригляделся и дальше потопал.

Григорий нет, чтобы езжать оттуда со всей прытью, на которую его конь способен, да молитвы читать, как старинный сказ указывал, желание ощутил непреодолимое того барашка изловить.

Хлестанул он коня плетью и вдогонку.

Чувствует, ехать-то быстро должны — конь ногами прытко перебирает, а на самом деле медленно-медленно двигаются, даже на месте стоят.

Барашек тем часом к обрыву направился. Остановился на краю, головой помотал, заблеял и потопал по воздуху над Чарыш-рекой.

Тут конь Григория с места сорвался (точно держал его кто-то, да отпустил внезапно) и к обрыву.

Опомнился кузнец перед самой пропастью.

Узду из всех своих сил на себя потянул, коня вздыбил, но остановил, а сам перелетел через лошадиную голову и об скалу со всего маху лицом врезался.

Сознание теряя, видел он еще как барашек белый лапы развел (подобно крыльям птицы небесной), захохотал и пропал. Как в воду канул.

Это последнее в память кузнецу и вклинилось.

***

Утром родственники Григория, обеспокоенные его отсутствием, рванули в Харлово.

Метель накануне ночью не поднималась и по следам конским от кузницы проследили они путь горемыки к Маяк-горе.

Нашли кузнеца чуть живого в расщелине скалы.

Пока его в беспамятстве находящегося домой везли, все Бога просили, оставить бедолагу среди живых.

***

Проболел Григорий всю зиму до весны.

Мужик он был стойкий — сибиряк, в силу того и на ноги встал. Ну, и на молебны о выздоровлении родичи его, разумеется, не скупились.

Окреп кузнец. Вернулся к своему ремеслу.

Только от «сочельника» на Маяк-горе осталось его лицо на всю жизнь обезображено — нос он начисто потерял.

Вестимо еще о нем, что впоследствии славу мастера знаменитого заслужил. Не то, что подковы или утварь земледельческую — розы мог из железа ковать.

Затем женился и жил всю жизнь в достатке.

А на Маяк-гору боле никогда не хаживал и потомкам своим запретил.

(с) Суворов Сергей Александрович