felicata «Зеленая двойка»

По внешнему виду Катринки никак нельзя догадаться, что она на самом деле думает. Она может улыбаться, а в мыслях готовиться к драке. А может молчать, будто страшно обижена, а потом как скажет что-нибудь невероятное теплое, и начинаешь поневоле чувствовать себя счастливым.

Вот Волчонок или Жаб — другое дело. Если Волчонок во всю ширь рот раззявил — идеей доволен и готов поддержать. Если рассеяно чешет в голове и шмыгает носом — трусит, неуверен в себе, паникует, но отказать боится. Предложишь ему вместе с крыши школы на старые тополя прыгать, сцепив зубы, но пойдет. Мокрый, жалкий, взъерошенный, но будет рядом. Жаб всегда честен. Я вообще не помню, чтобы он хоть раз кому-то соврал. Даже про несделанные уроки первым сознается, пусть его никто и не спрашивает. Жаба трудно раскрутить на новую забаву, но в старых он совершенствуется быстро. Что мы ни придумаем, так и знай, через месяц, не позже, Жаб станет лидером. Но первую неделю он будет твердить, что все это не прикольно, опасно, скучно, невыгодно и вредно.

Дождь, которым мы любовались в течение восьми уроков, закончился сразу после обеденного перерыва. Но выйти на школьный двор мы не решались. Гигантские лужи, пусть и отражающие ярко-синее небо, останавливали нашу четверку, сменную одежду мы уже по весне не носили, а мокнуть перед дорогой домой совсем не хотелось.

Мы сидели на поваленном тополе, вяло прогоняли настырных малышей, которые норовили залезть на подгнившие ветви, и придумывали себе занятие на ближайшие полтора часа. Затем в расписании стояли полдник, вечерняя контрольная и дорога домой.

И если булку и кефир мы все, кроме берегущей фигуру Катринки, ожидали с нетерпением, то контрольная здорово омрачала жизнь.

Толстые конспекты, ядовитыми черепахами затаившиеся в наших портфелях, были надежно закрыты на все защелки и перетянуты ремнями.

Ни одну гнусную букву мы не были готовы впустить в свои уставшие от зимней учебы головы. Хотелось гулять, есть… И гулять снова.

Школьный двор, изученный до последней трещины в асфальте, до настырного зеленого стебелька из крышки люка, до костей, разбросанных повсюду сторожевыми собаками, уже давно не казался самым привлекательным для прогулок местом. Но что делать, если нашей четверке нельзя общаться после окончания занятий?

Как быть, если мечты пригласить Катринку пройтись куда-нибудь вдвоем так и останутся, скорее всего, висеть в воздухе?

А, чего болтать о том, что невозможно!

Лучше выкинуть из головы всю ерунду и развлекаться.

Но предложение мое в этот раз все приняли с не очень охотно.

— Поиграть в исповедь? — переспросил Жаб. — Это, наверное, не будет интересным. Мы и так друг о друге все знаем.

— Да ты представь, — сказал я, — что ты умираешь, но очень хочешь поделиться сокровенной тайной.

— Я не хочу умирать, — сказал Жаб. — И уж тем более не хочу говорить, в каком месте болота спрятал горшок с золотыми, сэкономленными на завтраках.

— Я и про горшок не знала, — сказала Катринка, по-прежнему не выказывая никаких эмоций.

— Вот и будем считать, что страшную тайну Жаб уже открыл, — сказал я. — Правда, пока без подробностей, но их можно оставить на «второй круг».

— У меня и на первый-то тайны нет, — фыркнула, наконец, Катринка. — Одна-единственная была, да и то, вы ее уже два года как знаете.

Мы с ребятами переглянулись и пожали плечами. Вот еще, тайну нашла. Два года назад она призналась нам по большому секрету, что из маленькой девочки превратилась в молодую девушку.

Подробности можно было узнать из уроков биологии, ну а следствие…

Катринку признали особо ценным организмом, повязали на шею красную ленточку и перестали отпускать домой.

Раз в сезон к ней приезжали родители, охали, разглядывали дочку со всех сторон, рыдали горючими слезам и поочередно прижимали к груди.

Несмотря на их жалостливые мольбы Катринку домой не отпускали, ссылаясь на недопустимость риска.

Особо ценный экземпляр.

Что Катринка особая — это я и без медосмотра сказать могу. И что ценная — подтверждаю. Не знаю, что бы я готов был отдать за право привести ее в свою пещеру, боюсь, такие драгоценности у меня нескоро появятся. Разве что Жабов клад вырыть…

Всем девчонкам рано или поздно повязывали красную ленточку.

Но большинство из них через год-другой, махнув рукой, отпускали домой. Пристальное внимание учителей и медиков ослабевало, а сами экс-«ценные» выглядели свободными и довольными. Катринке же до сих пор не повезло. Она постоянно проживала в школьном общежитии, а по вечерам грустно провожала нас до конюшен.

Месяц назад ей выдали новую красную ленточку, и какое-то время наша одноклассница была просто невыносима. Тогда мы впервые услышали от нее, что все мальчики без исключения — полорогие домашние животные, учителя — тюремщики, родители — слабаки, а девочки — крупный мясо-молочный домашний скот.

Мы никак не могли ее утешить, Волчонок привез из леса на редкость вонючую раффлезию, а Жаб — ведро одуряющих лилий, но Катринка могла лишь горько рыдать и отмахиваться от подарков.

Я посоветовал ей немного потерпеть, ведь анализы часто бывают ошибочными, но она сказала, что я ничего не понимаю в девочках, и лучше бы мне заткнуться.

Мы тактично избегали разговоров на эту тему, но раз она сама затеяла…

— Тогда и расскажи нам, что именно тебя ожидает как особо ценный экземпляр, — предложил Волчонок. — А потом я расскажу, где в лесу самый вкусный дикий мед.

— Мы же в исповедь играем, — ответила Катринка, и мне показалось, что слова ее звучат неожиданно зло. — А это только перед смертью. Но если я буду умирать, я перестану быть «особо ценным экземпляром». И тайна обесценится.

— Нечестно, — Волчонок посмотрел на меня, — так мы ни у кого ничего не узнаем. Может, ты сам пример подашь?

— Да легко, — ответил я. — У меня и на пять кругов тайн хватит. Вчера я уснул, не сделав домашнее задание по алгебре, а папа дописал его за меня. У нашего дракона время весеннего гона и им становится почти невозможно управлять, Марь Иванна поставила мне в прошлом семестре зачет по истории за то, что я починил стенд, а…

— Хватит, — сказала Катринка, и хлопнула меня по плечу. — Хоть ты и самый умный и отважный среди нас, но тайн у тебя нормальных нет.

Обычно я быстро соображаю, но тут пришлось постараться, чтобы понять, похвалили меня или обругали.

— Да потому что он не жадина, как некоторые! — вступился за меня Волчонок. Мы с ним дружим с первого класса, и он часто рвется в бой, не дослушав до конца. — Вы все боитесь потерять что-то, а Павел — парень открытый, думает не о себе, а о друзьях. Вот потому у него и секреты такие немудреные.

— Мне вообще-то и мёд твой не нужен, — сказал Жаб. — Нашли великую тайну!

— А твои монетки нам и на фиг не сдались! — хором заорали мы с Волчонком и Катринкой.

И засмеялись. Глупо же вышло.

— Он под корягой в десяти шагах вниз от водопада.

— Дупло в пятом дереве охотничьей тропы, гнездо и внутри, и снаружи свисает. Можно и пешком от школы…

— Хватит. Я сегодня получила зеленую двойку.

Мы замолкли.

Катринка равнодушно смотрелась в зеркало.

— Испугались?

— Э-э-э…

— И зря. Как видите — ничего со мной не произошло.

— Пока не произошло, — уточнил Жаб.

— Но погоди! — я посмотрел на Катринкину сумку, стараясь сообразить, возвращали ли ей сегодня дневник. — Тебя спрашивали на истории и на физике. Обе оценки — четверки. По физике ты решала у доски задачку, с ответом сошлось, о двойке и речи быть не может. А история…

— С историей накладка вышла. Я смотрела в окно, на птичек, на цветочки, и… Так не хотелось рассуждать и выстраивать логическую цепочку, я взяла и прочитала параграф из учебника. Слова переставила кое-где, правда. Но не помогло, она заметила, хитрюга.

— Как прочитала, ты же без учебника у доски была?

— Как-как, мысленно и прочитала. Сначала не получилось страницу перевернуть, но потом наловчилась…

— Телекинез? — спросил я.

— Похоже, что нет… Они же не на самом деле переворачивались, а в голове у меня. И строчки перед глазами.

— Ясновидение.

— Что-то типа, — Катринка внимательно оглядела наши удивленные лица и захихикала. Мелко, по-девчачьи. Ей не идет. — Не пугайтесь, у меня такое давно, но я пряталась. И перед медкомиссией пряталась, хоть мне в непрозрачном кубе мышь подсовывали, б-р-р… Я их так боюсь, но виду не показала. А сегодня так подставилась…

— И куда теперь эта зеленая двойка сгодится? — я хоть не обладаю феноменальными способностями, память тренирую. Учитель истории и в самом деле брала другую ручку для выставления оценки. Неужели зеленую?

— Не знаю. В дневнике четыре стоит. А в журнале два. Зеленым цветом. Журналы сегодня через скан пропускают.

— Зеленый цвет сканом не берется! — воскликнул волчонок.

— Обычным — нет. Это так придумано, чтобы мусор в виде обычных оценок не собирать. Через спецскан зеленые оценки и идут туда… Где потом решат, что с нами сделать.

— Катрин, ты это… Не бери в голову, — попытался я сказать уверено, даже подмигнул, а вышло все равно фальшиво. — Зеленых пятерок ты ж еще не получала? Вот тогда совсем конец придет.

— Получала, — грустно сказала Катрин. — Когда физруку гриф штанги жена ядом намазала, помните? Думала, он руки обожжет и месяц дома просидит. А я штангу передвинула от входа. Мало того, что тяжесть, так еще голыми руками по жгучему стержню… Он мне в благодарность пятерку и поставил. Зеленую. Эй, не грустите, — добавила Катринка, веселясь над нашими физиономиями. — Слышали же поверье? И после зеленых отметок есть жизнь!

— Только в живых их никто не видел. Тех, кто «зелень» получал.

— Не думай об этом, — быстро сказала Катринка. — Я стараюсь этого не делать. Пойдем на полдник?

Она соскочила с дерева и убежала.

Мы поспешили за ней, даже не отпустили ни одной шутки про диету, но как же было мутно на душе…

***

До проходной Катринка с нами давно не ходила. Поначалу она еще пыталась, привстав на цыпочки, заглянуть за спину вахтера.

Хоть одним глазком да посмотреть на дикую природу, но потом сказала, что не видеть высоченный забор с колючей проволокой для нее гораздо легче. Будто и не знать, что он есть. Что есть датчики сигнализации, цепь ловушек, ров, прочие сюрпризы. О которых мы и в самом деле не знаем.

Катрина теперь ежедневно ходила с нами только до конюшни. Смотрела, как я седлаю Лайна, моего гривистого дракона, трепала за ушами волка по кличке Волк, принадлежащего Волчонку и вместе с Жабом кормила летучими крысами его Тритона. Перед дорогой Тритон, как и любой другой гигантский водяной хорь, нуждался в основательном питании. С голодным зверем не то что сам Жаб побоялся бы пуститься в путь, да и мы с Лайном не рискнули бы долго рядом оставаться.

Зубы острые, челюсти крепкие, движения резкие, шерсть плотная и гладкая. Не отбиться от него, не увернуться, не убежать.

Катринка за Жаба сильно волнуется, все старается лишнюю мышь Тритону скормить.

А за меня никто не переживает. Драконы — самые безопасные спутники, самые благодарные создания. Один раз спас его из расщелины — больше никаких вопросов и выяснений кто из нас хозяин. Более того, врожденное благородство не позволяет драконам провести личное расследование и выяснить, кто же загоняет горных козлов в опасные для охоты на них щели, а кто заваливает выход валунами.

Катринка внимательно смотрит в подобревшие глаза Тритона и остается довольно результатом. Мы разбираем свою живность: до выхода со школьного двора ездовых зверей следует вести в поводу, охранных за ошейник.

Тщательно проверяем все ремни и карабины, нам не до шуток.

Лишь Катринка грустно смотрит в сторону. В крайнем стойле стоит ее бывший верблюд. Теперь он возит Катринкину то ли двоюродную, то ли троюродную сестренку. Верблюды — твари надежные и быстрые, хоть и ползучие. На больших и плоских пластинах чешуи легко закрепить седло, зубы и когти позволяют отбиться от любой пустынной нечисти.

Понятно, почему родители Катринки отдали его другой девчонке, сами они выбираются из Занесенного Города редко, а той каждый день в школу…

Катринка — гордая. В сторону своего верблюда смотрит только украдкой, а мы делаем вид, что не замечаем.

— До завтра, — шепчет Катринка. — Будьте осторожны.

— Ты сама поаккуратней… Мало ли что с этой двойкой теперь, — отвечаю я.

До проходной идем молча. Не оборачиваемся.

Сразу за турникетом и туннелем санобработки нам приходится расстаться.

Мне — вверх и на запад, к скалам.

Жабу — прямо через лес и вниз, в Подводный поселок.

Волчонку — полдороги вместе с Жабом, а потом в чистые джунгли.

Я-то минут через десять буду дома, а им еще несколько часов топать по полузаросшей тропке, да мимо негостеприимных лесных жителей.

Волка с его ядовитой слюной в лесу боятся, Тритон тоже может постоять и за себя, и за спутника. Но постоянное напряжение, страх допустить ошибку или лишний раз не туда ступить, накладывают на них отпечаток. Мои друзья собраны и серьезны, я, как всегда, чувствую себя неловко. Но они машут мне руками, и я сажусь в седло, уверенный, что завтра обязательно их увижу.

Не все четверки доживают до выпускного вечера, но у нас неплохие шансы. Катринка теперь в безопасности, я почти ничем не рискую… А в Жабе и Волчонке не стоит и сомневаться. Они сильные, обязательно справятся.

***

Папа из дальних пещер еще не вернулся, зато мама уже была дома и ждала меня с ужином. Настроение у нее, судя по всему было отличным, она помешивала суп из бледных потолочных грибов и пыталась читать газету.

К свежей прессе мама относилась с глубоким уважением, хотя и не отрицала, что там «все врут».

— Не жмурься и не три глаза, — сказала она мне.

Это ежевечерний ритуал. Я должен сказать, что мне всегда режет глаза яркое освещение нашей пещеры, а мама должна проворчать, что мне надо привыкать к любому, если я не хочу провести всю жизнь как животное — на улице.

А я и не против. Вот только что, пока укладывал Лайну свежую солому в гнездо, боролся с диким желанием остаться вместе с ним на скальном уступе. От ветра защищает стена, слабый дождик приятно освежает тело, солома мягкая, если похолодает, то можно и с головой в нее зарыться.

Весь мир — как на ладони. И школа видна, и Волчонковы джунгли с Жабовым прудом, и Катринкина пустыня. А вдали, если приглядеться, в хорошую погоду и море можно разглядеть. Красота!

Только мышей вместе с драконом есть не хочется. Я уж лучше супчику…

— Давай скорее есть, — попросил я и накинулся на ароматную похлебку.

— Какая там погода? — спросила мама, откладывая статью.

— Дождь весь день шел, а сейчас ясно. Скоро уже стемнеет. Мам, ты бы сходила сама прогуляться, а? Есть же новый скафандр.

— Гулять в скафандре, все равно, что спать в… — мама осеклась. — Я сто раз говорила, что не хочу гулять, мне дома или в лаборатории хорошо. В крайнем случае, могу пройтись с папой до его нижних пещер.

— Скукота, — сказал я, а про себя в очередной раз решил, что уж в эти выходные обязательно вытащу предков на горный каток. Среди льда никаких опасных тварей не водится, да и нечисть не нападет, если успеть засветло. Потерпят немного в скафандрах, ничего страшного. Нам рассказывали, что на других планетах люди по полгода ходят в теплой одежде, шапках и варежках, те же скафандры, только чуть свободней.

— Мам, — я снова отвлек ее от газеты, — а для чего нужны зеленые оценки?

Мама уронила крышку кастрюли на пол и, как зачарованная, проследила за вертящимся и громыхающим диском. Крышка закатилась под стол, мама согнулась и полезла за ней.

— Да я достану, стой спокойно, — буркнул я, ныряя под стол.

Мама стояла коленями на кафельной плитке и невидяще смотрела вперед.

— Кто их получает?

— Да так, есть… Ну, мам, для чего они?

— Не ты? — мама наконец посмотрела на меня, и только в этот момент я понял, насколько она испугана.

— Да нет, не я.

— Честное слово?

Я ни разу не видел, чтобы у нее так дрожали губы. Даже в полумраке под столом можно было разглядеть, как окаменело и посерело ее лицо.

— Да честно, не я… Мам, ну я бы давно сказал, если бы так. Ну так что это?

Мама охнула и протянула ко мне руки. Я подобрался к ней на четвереньках и обхватил ее за плечи. Мама всхлипнула и прижалась ко мне. Оказывается, она стала такой маленькой и худенькой, а я не обращал внимания…

— Да все в порядке, мам… Трояк я только что на вечерней контрольной схватил, но он обычный, черный. Трояк — это не страшно?

— Да хоть двойка, переаттестация и второй год, — сказала мама, и я понял, что она уже почти улыбается.

— Есть кто дома? — раздался из коридора шутливый папин голос. Тоже шутка по расписанию. Ясное дело, все дома, уж мама точно никуда не денется, у нее и лаборатория с офисом в соседних пещерах.

— Мы тут, на полу, — сказал я.

Папа приподнял край скатерти и присел рядом. Шутливое выражение быстро слетело с его лица.

— Так, что я вижу? Проблемы?

Я молчал. После подъема наверх папу лучше не пугать. С детства я твердо усвоил одно правило: родители гораздо слабее, их надо беречь. После крутых ступенек и тесного лифта папа старался прийти в себя и отдышаться. Не сваливать же в этот момент ему на голову столь испугавший маму вопрос.

— У кого-то из друзей Паоло зеленые оценки, — сказала мама. Видно, еще не совсем отошла от шока, иначе бы тоже поберегла папино сердце.

— Вот как? И у кого?

— У Катринки.

Папа схватил со стола кусок хлеба и опустился в кресло.

— Что-то часто стало случаться… Это… Что-то означает?

Он подмигнул маме, а она налила мне еще одну порцию.

— Всего третий случай, а девочка так и вовсе первая. Думаю, пока все это еще ничего не означает.

— Но мы можем отпраздновать? Лаура, это же наш первый всеобщий успех!

Мама отняла у меня тарелку и поставила перед папой. Потом задумалась и заменила ему вилку на ложку.

— А если бы это был Паоло?

— Но это же не Паоло, — весело сказал папа. — У него никаких изменений или отклонений нет, да и вряд ли обнаружатся.

— О да, кроме того, что он спокойно летает на своей высоте без шапки и переносит местный климат без всяких проблем.

— Обычная закалка, — фыркнул папа. — Не выдумывай. Наш Паоло — переходная ступень, почти такой же как мы с тобой, только более выносливый.

Я не выдержал и вскочил.

— Мам, пап, вы ни о ком не забыли? Я еще тут. И я тоже хочу знать, о чем это вы.

— В школе спроси, — отмахнулся папа. — Или учебники наперед почитай, там все написано.

Про отличие нас от предыдущего поколения мы, конечно знали. Как знали и то, что наши дети будут уже совсем другими, полностью приспособленными к местной жизни. А наши внуки, рожденные нашими детьми и переселенцами с других колоний, уже вовсю будут хозяйничать здесь.

Красивые картинки будущего мы видали не раз. И в учебниках, и на слайдах, и на вязанном панно в холе, и на занавесе в актовом зале.

Города с тонкими небоскребами, с зеркальными шарами заводов, с горнолыжными курортами и желанными пляжами. В пустыне будет сад, в джунглях парк, в Жабовом пруду — центр развлечений, ресторан и магазин.

Но все это будет лишь тогда, когда все мы окончательно акклиматизируемся. У взрослых этот процесс происходит медленно, у рожденных в колонии — легко и почти безболезненно.

Мне трудновато дышать во влажных джунглях Волчонка, а Жаб с трудом переносит секущий лицо ветер пустыни, но все мы верим, что проблема только психологическая. Любой из нас может переехать в другую климатическую зону без особых последствий.

Мы окончательно вырастем, заведем детей, а уж им придется воплощать гениальные задумки в жизнь…

Но при чем здесь зеленые оценки?

— Не обязательно ждать третье поколение, — ответила мама. — Качественный скачок в развитии может произойти раньше. Этот вариант тоже предусмотрен, именно поэтому вы находитесь под столь тщательным контролем.

— Чего?

— У некоторых детей способности развиваются быстрее… Они еще люди, но уже очень близки к местной фауне в том смысле…

— Мам, мне показалось, или ты только что Катринку обезьяной назвала?

Мама кивнула.

— Хуже. Теперь она очень ценная для экспериментов обезьянка. Почти живой товар. Из зеленых оценок будет сформирована ее стоимость. Достаточно высокая, мало кто будет в состоянии купить твою одноклассницу.

— Купить? Мама, ты чего говоришь? Она же человек?

— Сейчас она — очень редкая и ценная человеческая самка…

Мама говорила твердо и жестко, такую я ее побаивался. Из моей самой лучшей на свете мягкой и любящей мамочки она превращалась то ли в бесстрастного живодера-ученого, то ли в самоуверенного высокопоставленного чиновника.

Она и в самом деле была и тем, и другим, в зависимости от полученного задания, но на мне ее работа никак не отражалась, я и позабыл, что она не только несчастное болезненное создание.

— Катринка — не самка, она — девочка.

— …которую может выкупить государственная лаборатория для опытов, богатый любитель экзотики для собственного удовлетворения или кто-то из больших шишек для вынашивания его потомства, которому он хотел бы прикупить на этой планете хорошую должность или приличный участок.

Катрин — экзотика для миллионера?

Катрин будет сидеть в белом халатике на центрифуге и сдавать кровь?

Катрин будет бесконечно рожать и рожать детишек для какого-то хряка?

Моя нежная и милая Катрин, с которой я дрожу с песочницы?

Которую обожают и берегут Волчонок и Жаб?

Наша Катрин?

— Нет, мама-папа, — сказал я, поднимаясь из-за стола. — Назначаю бунт.

— Что-то он совсем расстроился, — услышал я мамин голос. — Но не выкладывать же ему правду по слову в день…

***

Заснуть я даже и не пытался. Какой смысл ворочаться и крутиться, если голова забита безумными мыслями?

Я не могу отдать Катринку.

Я ничего не могу сделать.

Я не знаю, кто может быть на моей стороне.

Я даже не уверен в собственных родителях. Поддержат? Засмеют? Выгонят из дома?

Всего лишь час раздумий — и я уже лечу на Лайне в сторону школы.

Мне необходимо увидеть Катринку. Увидеть и убедиться, что с ней все в порядке.

Лайн недовольно сопит, но снижается и переходит в режим «висение» как раз над сетчатым куполом, накрывающим школьный двор.

Шатер устанавливают только на ночь, на всякий случай, не столько от крупных хищников, сколько от всякой неживой мелочи. Нечисти боятся не только приезжие, но и мы, те, кто здесь родился. Иммунитета к их укусам не выработалось ни у кого, думаю, даже Катринке грозила бы опасность.

Я спрыгиваю с Лайна и падаю на сетку. Ползти вперед удобно — пальцы как раз цепляются за проволоку, а носками ботинок можно попадать в ячейки как в стремена.

Еще немного — и я над общежитием.

Из кармана извлекается универсальная открывалка. Двадцать предметов, из которых три я так и не нашел.

Ножик, фонарик, пилочка… А вот и кусачки.

Мне нужно вырезать совсем маленький квадратик. А затем — я прыгаю на крышу.

Дальше просто — водосточная труба, угловое окно и стук по ставне.

Ну же, Катринка, открывай. Скажи, что у тебя все хорошо!

Ставни распахиваются, и я вижу недовольную рожицу Деньки, Катринкиной соседки.

— О, кто явился, — хмыкает она, небрежно завязывая поясок ярко-алого халатика. — Опоздал.

Катринки в комнате нет. Я вижу разобранную постель, откинутое одеяло и небрежно брошенную пижаму. Белую с желтыми зайчиками.

Денька ловит мой взгляд и кривится.

— Ага, так все и побросала. Представляешь, какая лахудра? Типа легла спать уже давно, я выхожу из душа, а она в дверях одетая. И заявляет: «Уезжаю навсегда». И все, свалила. Я убирать не буду, завтра горничная всё сделает.

— Куда она уезжает? Не сказала?

— Не соизволила. Я посмотрела на телефон, — Денька кивает в сторону стационарной коробки на стене, — ей звонили сначала из холла общаги, а потом из космопорта.

Денька почти нависает, ее едва прикрытые халатом прелести колыхаются на уровне моих глаз и мешают сосредоточиться. Убил бы заразу.

— Денечка, милая, а можно я от вас позвоню? Очень надо!

— Звони, — кривится Денька и отступает. — Только быстро. А то я сейчас как закричу, что в комнате мужчина!

Она явно не шутит, и я поспешно набираю домашние номера Волчонка и Жаба.

Выбираюсь обратно. Окно, крыша, веревка из стандартного спасательного набора, которую мне сбрасывает Лайн. Мы летим к космодрому, точнее к залу ожидания — гигантскому сооружению, похожему на палец в наперстке.

Я знаю, что до утра рейсов не будет, значит, Катринка еще здесь.

Мы успевам.

Лайн приземляется перед центральным входом. Естественно, все закрыто, а дежурный показывает мне в камеру удивленные глаза и всячески демонстрирует недоумение.

На космодром не попасть, защита — со школьной не сравнится.

Двери мы с Лайном выломать не сможем. Мы вообще ничего не можем. Только грызть себе ногти и когти, ждать друзей и отбиваться от нечисти.

Первые полчаса помогают спички, потом еще можно ненадолго задержать нападение торпедками из пчелиного воска, к счастью, этого добра у меня, благодаря Волчонку, навалом.

Зато потом из леса появляются друзья. Запыхавшиеся, уставшие, но самые лучшие на свете.

— А ты еще говорил, что в пятницу дискотека, — хмыкает Волчонок, сжимая кулаки.

— Я попробую залезть, — говорит Жаб. — Но вы не зевайте.

Он скидывает рубашку и джинсы, оставаясь в одних плавках.

Для трюка, который он собирается проделать, нужен контакт голой кожи с поверхностью. Я уже один раз видел в спортзале, как он это проделывает, поэтому терять время и переспрашивать не стал.

Только придвинулся поближе к двери и велел Лайну приготовиться.

Жаб расплющился по стене и быстро пополз вверх. Смуглое от загара, натренированное постоянным плаванием тело послушно выполняло желания хозяина. Каждый мускул сокращался именно тогда, когда ему было надо. Под кожей перекатывались легкие волны, а сам Жаб как будто прилипал к стеклу. Таким способом можно плавать, а можно и ползать — лишь бы было, на что опираться.

Целью Жаба было окно диспетчера — ради прихоти оборудованного внешним климат-контроллером. Сидеть целыми днями в закрытой комнате никому не хочется, но блок, нависающий снаружи, — слабое звено.

Жаб срывает его одной левой, просовывает руку внутрь и открывает «форточку».

Диспетчер, наверное вскакивает и что-то мямлит, но нам не видно.

Мы с Волчонком стоим под дверью, и она очень быстро открывается!

Я сажаю Лайна на пороге хвостом внутрь и забегаю внутрь.

Кафешки, бильярдные, туалет, снова кафешки.

И сам зал ожидания. Почти пустой — какой дурак будет торчать здесь всю ночь? Все великолепие рассчитано на будущих пассажиров, пока же в нашей глуши все спокойно, полеты в отпуск и по делу согласуются заранее.

Поэтому мы с Волчонком видим огромное безлюдное пространство, заставленное комфортными стульями, и пытаемся сообразить, куда бежать дальше. Зеркала на стенах сбивают с толку, кажется, что мы находимся в огромном лабиринте…

Но Волчонок соображает быстрее меня, он бросается в дальний угол, громко шлепая босыми ногами по блестящей плитке.

Под портретом одного из первооткрывателей сидит девочка в скафандре не по росту, а с двух сторон ее подпирают два мерзких типа в темных костюмах.

— Друзья, — радостно шепчет Катринка и виновато сжимается в комочек.

— Везете нашу девочку старому хрену? — невежливо спрашиваю я.

Один из типов вскакивает и пытается что-то достать из кармана. Я толкаю его в грудь, усаживая обратно, и выхватываю бумаги.

— Все честно и законно. Мистер Смит желает, чтобы эта леди стала супругой его единственного наследника и матерью будущего владельца инопланетных земель.

— Значит, сынульке? Берем не глядя, заверните?!

Я рву бумажки и беру Катринку за руку. Она встает механической куклой и вцепляется в мой рукав.

— Не имеете права, уплачено!

— Попробуйте нас остановить, — рычит Волчонок, перекидывая из ладони в ладонь кухонный нож. Двухметровая фигура моего друга невольно внушает уважение, и чуть привставшие похитители Катринки забиваются обратно в кресла.

Я почти силком тащу Катринку за собой.

Вниз, по лестнице, сокращая путь через поручни. Катринка послушно прыгает вслед за мной. Из помещения она выбегает уже почти самостоятельно.

Я подсаживаю ее на Лайна, беру повод и киваю ребятам. Жаб, Волчонок, хорь Тритон и волк по кличке Волк встают бок о бок, закрывая выход преследователям. Никто не намерен сдаваться.

Звери жаждут крови.

Обнаглевшая нечисть пытается поджать их сзади, но Катринка неожиданно издает такой высокий писк, что тварей будто сдувает обратно в лес.

Лайн взмывает в небо, Катринка уютно сопит мне в вырез рубашки.

— Ты теперь всемогущая? — спрашиваю я.

— Да, я уже как от комаров отмахиваюсь, — говорит она.

— Катрин, давай ко мне, а? В пещерах тебя никто не найдет…

— Нет, — всхлипывает Катринка, — я так испугалась сегодня! Хочу к маме.

***

Звонок уже давно прозвенел, и я понимаю, что жизнь никогда она уже не будет такой, как прежде, я потерял всех членов своей четверки.

И мне остается только надеяться, что хоть кто-то из них остался жив, пусть раненый, но живой.

И Катринка… Неужели в песчаных домах Занесенного Города для нее не найдется потайного местечка? Остались у ее родни человеческие чувства? Семейный верблюд не пришел, маленькой кузины я тоже не видел. Что там у них происходит?

Я схожу с ума до предпоследнего урока. А потом появляются Жаб и Волчонок. Их украшают живописные царапины, у Волчонка перебинтовано запястье, а Жаб демонстрирует выбитый зуб.

— Волновался, Паоло? А зря. Они бы побоялись причинить нам вред. Сколько бы ни уплатили за Катринку, а мы тоже не очень дешевые, — подмигивает Волчонок. Охает и осторожно присаживается.

Я улыбаюсь и верю, что все будет хорошо.

А следом заходит замотанная в дорожный пустынный плащ Катринка.

Судя по горке налетевшего на пол песка, она передвигалась пешком.

Катринка садится за свою парту и открывает тетрадь.

Песок сыпется и из тетрадки. Легкий ветерок сдувает его в мою сторону, и я невольно прикрываю глаза.

— Верблюда мы продали. Мы вообще все продали, чтобы выкупить меня, — тихо говорит Катринка. — Во всем Занесенном городе не осталось ни одной монетки.

— Ничего себе! — восклицаю я. — Но главное же, хватило, да?

Катринка молчит.

Жаб и Волчонок ждут ответ.

— На половину хватило, — кивает она и замолкает.

— А на вторую?

Она демонстративно утыкается в тетрадь.

Мы чувствуем что-то неладное. Учителя в классе все еще нет. Волчонок вырезает на парте узоры. Жаб вырывает страницы из классного журнала, уничтожая зеленые оценки.

— А вторую оплатили родители Паоло, — говорит Катринка, не отрывая взгляда от тетради. То ли домашнюю работу не успела сделать, то ли правило учит. — И теперь мы им здорово должны. А так как нужной суммы у нас до моего совершеннолетия не накопится, остается один выход — свадьба.

Я чувствую, как в Жабе и Волчонке нарастает гнев. Я боюсь оглянуться в их сторону, поэтому смотрю на Катринку. Но по ее внешнему виду никак нельзя догадаться, что она сама думает по этому поводу.

(С) 2008 felicata

Нет комментариев
Оставить комментарий